Вперед в прошлое 13 (СИ) - Ратманов Денис

— Это твоя одноклассница? — уточнила мама. — Маленькая такая, с одуванчиком на голове и… — Она изобразила два арбуза на уровне груди.

Боря улыбнулся.

Глядя на изобилующий салатами стол, я сглотнул и заурчал желудком, улыбнулся.

— Конечно мы подождем Василия, это ведь твой праздник!

Интересно, где сейчас Вера? Одна или с кем-то? Так хотелось подарить ей такой же букет и увидеть, как она улыбается! Чертова весна, совсем крышу снесло. А что же будет, когда потеплеет?

Следом на ум пришел Каналья. Кого он сегодня поздравляет? Оказывается, это тоже важно — чтобы была женщина, которую хочется поздравить с восьмым марта.

Отчим пришел чуть раньше, тоже с цветами и огромным тортом, расцеловал маму, и мы уселись за стол. Боря печально ковырял ложкой пюре, гонял по тарелке кусок отбивной — все еще грыз себя за то, что забыл про уголь. Мама поглядывала на него с тревогой, Василий балагурил, рассказывая любимые байки о том, что вот один мужик как-то…

Я пытался отшучиваться, хотя было невесело, но вроде получалось. Постепенно мамин взгляд начал наливаться обидой, потом — злостью. Вот уже и ноздри недовольно раздувает, на Борю поглядывая — наверное думает, что он демонстрирует свое недовольство Василием. Еще немного, и начнутся претензии, потому я тихонько вывел маму в зал и сказал:

— Ты не злись на него. Борю отругал учитель живописи, и он расстроился. Это не из-за Василия. Ты же знаешь, какой у нас Боря…

Мама посветлела лицом, кивнула удовлетворенно. Ну что за человек? И мысли не возникло, что у сына могут быть неприятности!

Василий выставил на стол бутылку вина, а поскольку они с мамой пятикапельные, быстро развеселились и перестали замечать Борину грусть. Грусть и на меня временами накатывала, стоило представить, каково там Наташке, она ведь ребенок совсем! Только настроилась на новую роль, и тут — на тебе! Она, наверное, и имя ребенку уже придумала.

Так мы с Борей дотерпели до девяти вечера, а когда маме стало не до нас, набрали тормозок Наташке в больницу и поехали домой на автобусе.

В полдесятого я позвонил по объявлениям о сдаче жилья, которые срывал в течение нескольких дней, и на завтра договорился о просмотре двушки и трешки в районе, где живет Гайде.

Боря набрал бабке уголь и поставил в условленном месте, но она к нам так и не вышла. Наверное, чувствовала вину и боялась попадаться на глаза — а вдруг покусают? Я отлично понимал ее мотивы. Это не безразличие, а страх посмотреть нам в глаза. Ведь гораздо сложнее признать свою вину или хотя бы ее часть и извиниться, чем уйти с радаров и залечь на дно.

В Наташкином товаре я нашел блок «Сникерсов», взял несколько — постовой сестре, процедурной и дежурному доктору. Взял упаковку кофе — для Юлии. Вдруг она будет на месте? Хотя вряд ли после ночной смены. В общем, если дежурная будет нормальная, это ей. Врачи с их зарплатами мало что могут себе позволить, кофе за двадцать тысяч и подавно.

В понедельник я еле высидел на уроках и прямо с рюкзаком, где лежали учебниками, шоколадные батончики и еда для Наташки, рванул в больницу, рассчитывая, что продавцы цветов не все распродали и мне будет чем поживиться. Так и оказалось. Возле рынка старушки продавали нарциссы и уставшие тюльпаны. Вчера они стоили, как крыло самолета, а сегодня их готовы были раздать почти даром.

Так я у одной бабули купил огромный букет белых нарциссов, у второй — желтых. Собрал большой букет для Наташки, перевязал лентой, которую взял у той же бабули. Остальное раздам женщинам, которых встречу в отделении, и медсестрам — пусть их трудная жизнь станет чуть светлее.

В больницу я шел в приподнятом настроении. Нарциссов было, как в мультике у щенка, который «просто так». Сразу же я подошел к регистратуре, протянул девочкам по цветку — они заулыбались. Встретил пожилую санитарку с каталкой, вручил ей три цветка, поздравил с прошедшим, она зарделась, как девочка.

Поднимаясь в лифте с зареванной женщиной, подарил цветок и ей, пообещав, что он принесет ей удачу, и все будет хорошо.

Вышел на своем этаже, двинулся по коридору, раздавая цветы встречным пациенткам — и пожилым, и юным. Сперва по одному, потом по три, потому что букет и не думал редеть.

Медсестричку с капельницей отвлекать не стал, направился на пустующий пост, отсчитал пятнадцать цветов, достал из кармана «Сникерс»…

— Ты что тут… — грозно прогромыхал за спиной женский голос.

Я обернулся. На меня надвигалась… надвигалось нечто огромное, усатое, носатое, пучеглазое и очень грозное в белом халате. На мгновение меня парализовало, казалось, что она сейчас обрушится, сметет…

— Я хотел вас поздравить. — Протянул я ей букет и батончик. — У вас такая тяжелая неблагодарная работа. С прошедшим праздником… милая сестричка!

Вспомнилось, что Каналья учил обращаться так даже к старушкам. На глазах с грозной фурией произошла метаморфоза, она часто заморгала, взяла цветы, и вот уже не грозовая туча летит, а стоит растерянная женщина, которой цветы в последний раз дарили, наверное, лет двадцать назад.

— Вот неожиданно! Спасибо. А ты к кому?

— К Наташе Мартыновой, я ее брат.

Женщину перекосило, она потупилась — я насторожился, заподозрив неладное.

— Что с ней?

— Ее… как бы это сказать… разбил психоз. Чтобы не причинила себе вред, ее привязали к кровати.

Я читал, что такое случается у тяжелых больных, но сейчас чувствовал, что дело в другом. Потому недолго думая прямо с цветами бросился к сестре.

В палате стояло восемь коек. Шесть соседок Наташки посмотрели на меня кто с жалостью, кто — с неприязнью. Я швырнул букет на свободную кровать и, не снимая рюкзака, метнулся к Наташке. Она была очень бледной, волосы разметались по подушке, на щеке красовался кровоподтек. За руки и за ноги лоскутами простыней ее привязали к кровати.

— Забери меня отсюда! — прокричала она, а я замер, не зная, что делать.

Вдруг она и правда не в себе, вон как глаза блестят… Но у нее они всегда так блестят, когда она злится.

— Пошла вон, ведьма! — крикнула Наташка, глядя мне за спину.

Там высилась медсестра-горилла.

— Я не сумасшедшая! Развяжите меня! — Наташка дернулась и разрыдалась.

Не похоже на припадок, похоже на обычную женскую истерику. Я обнял Наташку, она дрожала всем телом, скользкая щека скользила по моей щеке.

— Пашка, я не сумасшедшая. Я спросила, что со мной. Она мне сказала, что я никогда… что я… я… бесплодная… дефективная. Что я уро-од! Зачем жить, если я — дефективный уро-од⁈

— Кто сказал?

— Врачиха. Лы… лысая.

— Фашистка, — откликнулась толстая страшка под капельницами. — Довела девочку.

И тут внутри меня будто бы оборвалась струна. Я распрямился, развязал сперва ноги, потом руки сестры, обернулся к медсестре, рассчитывая отбиваться от нее, но прочел на ее некрасивом лице… понимание. И тетки в палате смотрели с пониманием.

Наташка была только в трусах. Закутавшись в простыню, она свернулась калачиком. Вдохнув и выдохнув, я снял рюкзак, погладил ее по голове и сказал:

— Эта лысая — дура и мизантроп. Она ненавидит людей. Я разговаривал с той, что тебя спасала. Она сказала, так бывает, но ничего фатального, ты сможешь выносить и родить. Если совсем уж случай тяжелый, то делают операцию, после которой ты все сможешь. Ты ведь тяжелое подняла и спровоцировала… Так что ничего фатального.

Наташка судорожно вздохнула и пролепетала:

— Зачем же так… если это неправда… Или ты врешь?

— Можешь поговорить с Юлией, она грамотная, но сегодня не дежурит. Я не разбираюсь в женских болячках, откуда бы мне такое знать? Просто передаю то, что она мне рассказала.

Я положил цветы ей на тумбочку, вытащил тормозок с едой.

— Вот, это тебе, поешь.

Меня еще трясло от злости, но я заставил себя успокоиться. Надо быть решительным и холодным, иначе ничего не получится. Другой бы на моем месте желал Крюковой смерти, мучений, болезней, но что это изменит? Только умножит зло, которого и так с избытком. У меня для нее было кое-что полезное. Только получилось бы.