Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел
Посад благодаря моему появлению в окрестностях не сказать чтобы прямо «расцвел», но определенно похорошел, медленно не верно превращаясь из совершенно депрессивного в депрессивный с нюансами. Больше всего в глаза бросаются подновленные заборы, редкие печные трубы да более приличная, чем раньше, одежка на жителях. «Более», но все еще совсем не то, в чем хочется ходить каждый день, если есть выбор.
Прохладный ранне-утренний воздух заставлял неуютно ежиться, рассвет еще только-только обрушил на горизонт свою первую бледную полоску, но воздух упоительно пах очистившейся от ледяного плена землей, дымами домов и сожженных сорняков, начавшей пробуждаться природой и всем тем неописуемым, заставляющим ноги шагать шире, а легкие раздуваться во весь свой объем, что и зовется коротким словом «жизнь».
Двор Сиуанов благодаря неиссякающей помощи односельчан пребывает в перманентном порядке. Неплохо я попа учительской деятельностью «подпёр», теперь даже вся кривизна его личных рук не сможет довести хозяйство до былого упадка.
И насколько же нормальная печка преображает жилище! Нечто вечно закопченное, провонявшее гарью и несмотря на это вечно полухолодное моментально (ладно, если усилия куда надо прикладывать) обращается чуть ли не лубочным воплощением той картины, что возникает в голове каждого человека из моего времени при словосочетании «русская изба». Беленые потолок со стенами и сама печка визуально увеличивают скромную площадь жилища, уже нет нужды укутываться во все, что есть в доме для обогрева, а готовить бренную пищу всяко удобнее на печной плите, а не на очаге. Даже утварь в доме из-за новой печки встает иначе, удобней да краше, а в саму планировку так и просится дополнительная стена, превращающая одну большую горницу в классическую «пятистенку». Силуан себе такую, например, отгрохал.
А как расцвела попадья! Из забитого, укутанного в грязные лохмотья, будто пытающегося спрятаться от самого мира непонятного существа Евпраксия преобразилась в опрятно одетую в домотканое платье, новенькие «домашние» лапти и цветастый платочек бабушку-Божий одуванчик. Не потому, что она раньше ленилась, а потому что от труда того толку не шибко много было. Теперь, с новыми «вводными», семейство Силуана обрело истинную крепость, разрушить которую неспособен даже сам хозяин — криворукий же, прости-Господи, по миру пойти захочет, даже тут не справится!
И «семеро по лавкам» тоже хороши — щеки какие-никакие (посты всё же) наели, принарядились ради такого гостя, любо-дорого на таких деток смотреть! Застолье тоже что надо — холодец свиной, кашка гречневая, яички, квасок, каравай пасхальный, из хлеба черного: с белым на Руси сейчас сложно. Вот теперь с твердой уверенностью, ничуть не кривя душой могу заявить:
— Благостно! Спасибо за угощение, хозяйка! — поклонился попадье.
— Такому гостю угодить радость великая, Гелий Далматович, — отвесила она ответный.
— Твоими заботами крепость дом наш скудный обрел, — поклонился и Силуан. — Спасибо тебе, кормилец и заступник наш. Без устали, днями и ночами Господа за тебя молю.
— По делам награда, — как положено ответил я. — За грамотность великую да передачи ее малым сим. Дети — наше будущее.
Новая связанная с детьми крылатая фраза Силуаном была схвачена с привычной радостью. Ждем ее из его уст на ближайшей проповеди.
— Как там валеночники посадские? — перевел я тему.
— На службу через раз ходят, — недовольно ответил Силуан. — Мол, работа не пускает. Гордецы! Будто у других работы меньше.
— И не говори, батюшка, — согласился я. — Все мы тут аки пчелки трудимся. Господь им судья — не наши своей гордыней души травят, а свои собственные.
— Вразуми их, от алчности ополоумевших, — перекрестился Силуан. — А к нам тут Евдоким приходил, артельщик, за сына своего Людмилу сватать, — кивнул на сидящую около печки девчушку лет четырнадцати.
Стараюсь изо всех сил не смотреть на девиц «на выданье», ох и тяжкие мысли от их вида в голову лезут!
— А вы чего же? — поддержал я разговор.
— А мы такому прохиндею кровиночку нашу не отдадим, — заявила попадья. — Темка-то его бедовый, на весь посад славится, на жопе его места от розг свободного уж и не осталось — то сопрет чего, то юбку бабе задрать попытается…
Ну так может жена мозги на место вставит? Как там? «Молодая кровь играет»? Не, если в этом социуме умудрился зарекомендовать себя «непутевым», «непутевым» до конца дней своих слыть и будешь. Несправедливо на мой взгляд: я считаю, что каждый, если он, конечно, непоправимого не совершил, имеет право на второй шанс. Но это только я так считаю — в мире уже сейчас очень много людей, и от этого цена конкретного индивида не шибко-то велика. Сюда добавляется старое доброе и бесспорное «Господь разберется», и лично я собираюсь свои хотелки и «понятия» отправить в утиль, вооружившись общепринятыми — не мое это общество, не моё «таймлайн», и не мне, выкормышу сытых и одновременно скотских времен учить местных правилам общежития.
— … Словом — не видать ему дочки нашей как своих ушей. Евдоким-то думал, что бесприданницу-то его сыночку без раздумий отдадут, да только приданное-то мы собрали доброе, теперича и жених под стать надобен, — закончил рассказ Силуан.
— Дурному человеку кровиночку отдавать последнее дело, — согласился я. — Щеками Людмила румяна, здоровьем крепка, черноброва да очами большеока — такая краса жениха и без всякого приданного крепкого требует…
Поповская дочка залилась краской и потупилась. Неизбалованная совсем.
— … Но с приданным оно надежнее будет. Люба мне семья твоя, батюшка, дозволишь ли и от себя приданное за Людмилою положить? Три рубля серебряных сверх вами собранного кладу.
Мы же в ответе за тех, кого приручили. Поразительно, насколько биология на нас влияет — вот знаю я тезис о том, человек гораздо охотнее будет помогать тому, кому уже однажды помог, но все равно в эту «ловушку» охотно голову сую, хотя казалось бы… Даже наоборот — вроде как оправдание есть, «ничто человеческое мне не чуждо». Странно это, но факт!
* * *Неделя с Пасхи прошла, и прошла не сама собою, а как водится в заботах и делах. «Первая очередь» посевной успешно закончилась, на две завершены земляной вал и ров, из которого по большей части землю на вал и брали. «Вал» — не просто горка рядом с частоколом насыпанная, а вполне себе сложное инженерное сооружение, пусть метод насыпки грунта и является основным в строительстве.
Высота метра три-четыре, делать ее прямо ровной и одинаковой сложно и бессмысленно. Толщина изряднейшая, не меньше пары метров в верхней части, а в основании и вовсе от пяти до семи. Со стороны нашего частокола склон относительно пологий, а со сторону наружной, «лицом» к потенциальным врагам, практически отвесный. Такая куча земли не может не осыпаться, поэтому вал на всем своем протяжении укреплен: деревянными клетями-срубами, плетнями, а в будущем мы высадим на верхние его части слои дерна — травяные корни помогут валу сопротивляться дождям и ветрам.
По верхней кромке вала у нас строятся боевые площадки, укрепленные дополнительным частоколом. Время от времени гляжу на эти укрепления и пытаюсь представить условную разбойничье-татарскую ватагу в пару сотен человек, которые отважатся на попытку атаковать наше поместье. Как ни крути, результат в моих глазах их ждет архипечальный. Другое дело оснащенные пушками войска совсем другого уровня или долгая осада. К счастью, для первого мы мелковаты, а осуществить второе в этих неплохо обжитых местах затруднительно: не пройдет и месяца, как кто-нибудь попытается нас «деблокировать» — здесь же не только поместье, но и монастырь.
Помимо боевой площадки, верх вала укреплен еще одной линией частокола. Не так уж и дорого так хорошо укрепиться обошлось на самом деле — сооружение совокупно сложное, но каждый этап его постройки не требует квалифицированного труда.
По условным «углам» нашего далекого от прямых форм укрепления однажды встанут сторожевые башни — вежи. Спроектированы так, чтобы на них можно было размещать пушки — их я в Москве через Данилу уже заказал, геополитическое противостояние с крымчаками в актуальной фазе не требует полной концентрации пушечных сил Руси на пополнении Государева арсенала, человеку с деньгами пушечку отольют с радостью.
