Кондитер Ивана Грозного 2 (СИ) - Смолин Павел
Не о здешней, почти закончившейся жизни переживает, а о той, что неизмеримо ценнее.
Закончив с Прохором, Силуан сместился к Анисиму и накрыл его голову епитрахилью:
— Кающийся разбойник первым в Царство Небесное вошел. Господь, прими его душу кающуюся…', — для Анисима батюшка не пожалел длинной молитвы, осенил крестным знамением и повернулся к нам. — Дозволишь ли теперь к люду честному обратиться, Гелий Далматович?
— Буду благодарен, батюшка.
— Виновны разбойники сии, и суда земного заслуживают последнего! — совсем иным, нежели во время недавнего ритуала, набирающим грозную мощь и громкость голосом, заявил Силуан. — Однако и сами артельщики виновны — не пред нами, грешными, а перед Господом! Возгордились, от алчности ослепли да оглохли, от соседей нос воротить стали. Захотели наособицу жить, и за гордыню от Господа кару и приняли! Други ваши мертвы ныне, и Господь с них сам спросит, а вам, гордецам, милость великую оказал. Истинно говорю вам — покайтесь, смирение искреннее верните да к бабам с детками возвернитесь, не гневите Господа более!
Версия для носителей мистического мышления звучала логично и хорошо наложилась на общее недовольство посадских задаваками-артельщиками.
— Так!
— Позорища — детей своих на баб побросали!
— Гордыней своей еще и на нас беду накличите!
— Батюшка Алексей, прав ли Силуан? — попытался кто-то привлечь игумена.
— Прав али нет одному лишь Господу ведомо, — скромно ответил тот. — Но мне слова батюшки Силуана любы.
— Долго ждать-то⁈ — вернул внимание к собственной социопатической персоне Григорий. — Слышь, грек, уйми овец своих!
Неприятная ситуация — как бы командует мной каторжник, а мне выкручивайся. Народ замолк в ожидании результата этакой проверки «вождя». Медленно повернув коня к телеге, я подъехал к ней и спокойно посмотрел в глаза Григорию, придав голосу задумчивости:
— Слышишь, лиходей? Птицы поют. Весна. Жизнь людей добрых продолжится, а твоя — кончается. В этом — великий порядок вещей. Волк, пришедший в овчарню, должен быть убит, дабы овцы могли пастись спокойно. Чтобы ягнята их росли. Чтобы хозяйство крепло, и вся наша Русь. Ты — волк, и твой удел не пастуху норов показывать, а сдохнуть в овчарне в назидание другим волкам.
Развернув коня, я громко обратился к народу:
— Батюшка говорил о гордыне и смирении, а я скажу о долге. О долге хозяина. Я — берегу. Ваш покой, ваш труд, вашу жизнь, и перед Господом за то отвечу. А он, — указал за оставшегося за спиной разбойника. — Ответит за горе им принесенное. Тимофей, этого последним, — дал отмашку дружиннику. — Посмотри, Гришка, на тех, кто за тобою пошел.
— Поганый из тебя вожак! — вдруг плюнул в главаря Прохор.
Ощутив на себе руки дружинников, Анисим мелко затрясся, и тоскливый его вой пробрал меня до самых печенок. Парочку бандитов втащили на леса́, надели на шеи веревки…
— Прости, мамкааа!.. — прокричал в небо Анисим перед тем, как дружинники опрокинули леса.
Мне удалось удержать покерфейс и не вздрогнуть от противного хруста.
— Червями жалкими были, червями и подохли! — не смог найти в себе сил посочувствовать подельникам Григорий. — Красиво говоришь, грек, — вещал, пока его тащили. — Да только волк-то он сам себе хозяин, и смерть от псов поганых принимает с головой высоко поднятой! А вы, овцы! — рявкнул на людей. — Бойтесь — богато жить под греком стали, не я, так другие придут, а ежели мы впятером двоих ваших зарезали, большая ватага вас и вовсе вместе с попами пеплом по ветру…
Выбитая из-под его ног табуретка не дала главарю закончить. Воздух наполнился отвратительными хрипами, тело разбойника никак не желало отпустить на Высший Суд грешную душонку, и Григорий отплясывал нам на потеху (тройное, горькое «ха») добрых три минуты, а после продолжал мелко подергиваться. Заставив себя досмотреть его агонию до конца, я опустил глаза, увидев на освещенной пробивающимися сквозь голые ветви дуба и тела казненных земле нежно-зеленую молодую травку.
Жизнь продолжается.
Глава 12
— Понимаю вас, братцы, — честно признался я попытавшимся свалить на поиски немца трем десяткам особо активных работников.
Около ворот перехватили — хорошо, что я заранее оставшимся в поместье дружинникам велел никого не выпускать, а в случае массового «исхода» сообщать мне.
— Предателя за подлость наказать дело богоугодное, и благодарен я вам за порыв ваш, — умолчал я о банальном желании получить премию. — Вижу — верны вы мне, за добро отплатить крепко хотите. Да только иного, окромя труда вашего, не нужно. У каждого на Земле своя судьба, свое предназначение. Ловить предателя по лесам — дело сложное, и даже добрые охотники, кои среди вас есть, на такую дичь охотиться не привыкли. Не волнуйтесь, братцы — дружинники немца отыщут и для суда вернут, а нам с вами работать нужно. Сами видите — хорошеет да богатеет поместье день ото дня, дома строятся, деньги зарабатываются, посевы всходят. Знаю — в лесах не сгинете, и немца будете стараться ловить на совесть, да только время-то что песок сквозь пальцы утекающий: вспять не повернешь. Как вас отпустить? Недели ценные без возврата потеряем, цепочки производственные встанут. К тому ж семьи ваши в пути уже, а у кого покуда нет, так баб в округе много, появятся жены с детками неизбежно. Где жить им? В поле чистом? Не пущу вас чужим делом заниматься, к работе возвращайтесь.
И демонстративно не интересуясь чужим мнением на этот счет я отправился к себе домой. Я тут феодал, и слово мое — закон. Не нравится? Мир большой, иди поищи место по душе. Не уйдут — нема дураков. Нету на Руси — да и в мире, чего уж тут — ни соцпакета такого, ни зарплат. И потом — семьи и впрямь в пути, и новички прибывать будут: ширятся производства, рабочих рук требуют, а за вереницей неизбежных в скором времени свадеб у нас тут и вовсе демографический взрыв случится. К этому заранее готовлюсь: выписал из Москвы лекаря, способного и роды принять, и зубы больные выдернуть — последним в монастыре промышляют, но поместье уже достаточно велико, чтобы обзавестись собственной инфраструктурой.
В мои времена словечко «экосистема» покорило бизнес-мир за какие-то пару лет, став одним из самых модным. Экосистему я тут и выстраиваю, с прицелом на полный жизненный цикл работника: родится здесь, здесь в «детский сад» ходить будет, затем — в школу начальную, а к 10–11 годам станет пригодным к изучению потребной поместью профессии, коей и будет заниматься до конца дней своих, выезжая в другие места только если захочет сам: на ярмарку там или другое мероприятие. Планирую я и небывалое в этом мире: время от времени возить группы самых толковых, усердных в учебе и приличных поведением ребят на экскурсии в Москву и Владимир.
Дома, помыв руки, я благодарно кивнул Гришке за чашку прохладного яблочного компота и уселся на диван перед «журнальным» столиком, аккуратно и с настоящим душевным трепетом вскрыв сургучную печать и открыв полученное двадцать минут назад письмо. Пятерка из Государевой тысячи привезла со всем почтением. Переночуют у нас, в баньке попарятся, покушают — не столько мужикам отдых нужен, сколько их лошадкам.
Письмо от Ивана Васильевича! Написанное его рукой специально для меня! Ценность со всех сторон великая, но для меня она как ни странно еще выше, чем для местных: это ж самый настоящий исторический документ! Обязательно его сохраню. Давненько письмо написано, и о смеси зажигательной ни слова в нем не будет — смесь и описание техпроцесса с теми же «Тысячниками» отправлю, удачно сложилось.
— «Государь всея Руси Иоанн Васильевич — рабу Божию и свойственнику нашему Гелию Далматовичу Палеологу», — с удовольствием прочитал я первую строчку. — «Послание сие да будет тебе в веселие и утвержение», — с еще большим прочитал следующую.
«Фильтр» мой волшебный работает и на письменность, словно выдавая прямо в мозг невидимый глазам «подстрочник», переводя все эти «понеже» и «явися», «реченное» и прочее на привычный мне русский язык. А вот «на выдачу» по-прежнему не работает, приходится напрягаться и привлекать к написанию носителей актуального русского.
