Артефакт будущего. - Людмила Вовченко

— Классика проектной работы, — хмыкнула Лида. — Один пишет, трое «держат форму», начальник «задаёт тональность», а потом премию получают все, включая того, кто просто красиво стоял.

— Зато работает, — заметил Триан.

— Когда любят, — добавил Ален.

Следующий фрагмент ленты вонзился в грудь неожиданно. Голос гида стал ниже:

— В периоды великих войн и безрассудного потребления эфирной силы Источники угасали. Круги искали подпитку: древние артефакты, «песни вакуума», чужие звёзды. Иногда — чужих. Из иных времён. Иных миров.

На сцене вспыхнули выделенные строки — как скриншот из протокола. «Протокол Нужды. Запрос: живой якорь. Тональность: земля-кофе-железо. Форма запроса: шёпот через артефакт перехода».

Лида почувствовала, как золотая нить у неё под кожей ответила тёплым толчком — так бьётся в ладонь тигрёнок, которого на секунду погладили.

Арен, не мигая, записал последовательность запахов и знаков. Его голос был ровным:

— Совпадение с вашей сигнатурой — восемьдесят девять процентов.

— Прекрасно, — сказала Лида, странно спокойно. — Я — шёпот. Кто-то прошептал, и я пришла. Не случайность. Выбор. И не мой.

— Ты — не инструмент, — тихо сказал Ален, как будто боялся, что слово «инструмент» обидит стены. — Даже если тебя позвали как ключ — ты уже стала дверью. И домом.

— И кухней, — вставил Кай. — И кораблём. И… шоколадом.

— Размечтались, — фыркнула она, но тепло в животе уже не спрятать.

Зал «Стенограмма Иных» был сделан как тёмный сад: низкие светильники, дорожки, голоса, что шли откуда-то слева и справа. Вот разговаривали «Скульпторы» — те, чьи головы-спирали Лида видела в огне. Их язык был похож на музыку: короткие ноты, между ними — запах холодного камня и мокрого железа.

— У них речь — как архитектура, — сказал Арен, поражённо. — Смысл строится из опор.

— Похоже на меня, — признался Триан.

— И на меня, — добавил Кай. — Только у меня опоры съедобные.

Дальше слышались «Певцы вакуума» — шёпот на грани слышимости. Их карты мира были нотными станами, а маршруты — ритмами. «Шли, пока не запели». Лида закрыла глаза и поймала себя на том, что кивает в такт. Её золотая нить отзывалась едва-едва, как согласное «угу» другу.

Последняя дорожка вела к «Чёрным гончарам» — те, кто «пекли» корабли. Их словарь был короткий: «жечь», «мять», «держать». Лида улыбнулась: «Мои люди. Только без Excel».

— Всё равно скучаю по твоему Excel, — шепнул Кай.

— Ты псих, — шепнула она в ответ. — Но мой.

Перекус устроили прямо в музейном кафе — странном месте, где столы делали вид, что они овальные камни, а чай заваривали «умные» кувшины, которые вспоминали, как тебе нравилось «в прошлый раз». Лида взяла «Книга-с-джемом»: ты читаешь страницу, и джем на хлебе меняет вкус под текст. На слове «метеорит» он стал горьким, на слове «сад» — яблочным, на слове «дом» — коричным.

— Это мошенничество, — сказала Лида, глотая тепло. — Я теперь люблю книжки официально.

— Раньше ты их любила неофициально? — уточнил Арен.

— Раньше я всё любила подпольно, — призналась она. — Даже себя.

Мужчины переглянулись — без пафоса, без «вот мы сейчас скажем речь». Тихую сцену «как жить дальше» разложили у себя в чашках.

— Мы обсудили график полётов, — начал Триан, аккуратно выбирая слова, как камни у воды. — И график неполётов. Дом — тоже часть маршрута.

— Ритуалы — по мере твоего желания, — продолжил Кай. — Не по жадности мира. Если мир торопит — пусть сначала сам приготовит ужин.

— Я добавлю «сети» к нашим маршрутам, — сказал Арен. — Если где-то будет «мёд + горечь», мы увидим это за три слоя.

Ален молчал. Он просто взял руку Лиды — ладонь к ладони — и положил на стол. Не «владею», не «держу», а «вот, это — мы». И это было самым интимным.

— И как мы будем это называть? — спросила Лида, разглядывая их лица. — «Круг». «Семья». «Шайка лихих романтиков»?

— «Дом», — сказал Ален.

— «Дом», — согласились остальные.

Она кивнула и, удивляясь самой себе, не съязвила.

Аукцион антиквариата во второй половине дня оказался шоу, достойным отдельной главы. Под куполом «Антиквариума» люди в богатых плащах и скромных куртках сражались за прошлое, как за лекарство. Продавали всё: пластиковые карты, «муляж» кофейного стакана с логотипом «We are open!», пленочные фотоаппараты. Когда вынесли чёрную футболку с выцветшей надписью «I Moscow», Лида не выдержала и пихнула Кая локтем:

— Если кто-то даст больше тысячи, я расплачусь.

— Две тысячи, — прозвучало из сектора богатых.

Лида сглотнула. Ален на секунду прикрыл её плечи курткой, как пледом.

— Три, — сказал кто-то из дальнего ряда.

Лида подняла палец. Все мужчины одновременно повернули к ней головы.

— Сколько у нас в бюджете «на глупости»? — спокойно спросила она у Арена.

— Двести сорок эфиров, — ответил он без намёка на осуждение. — Но я могу перераспределить «на эксперименты».

— Это и есть эксперимент, — сказала Лида. — Четыреста.

Зал обернулся. Ведущий улыбнулся: «От прекрасной гостьи — четыре сотни!»

— Пятьсот, — подал голос юноша в ярком плаще.

— Шестьсот, — сказала Лида. — И это мой потолок. И моя футболка.

Юноша колебался. Потом пожал плечами. Ведущий крылом жеста отдал лот.

Футболка оказалась тяжёлой — впитавшей чужие лета. На ярлыке ещё держались нитки. Лида прижала ткань к щеке, и мир пахнул пылью метро, каникулами, жареной кукурузой, дождём в августе.

— Всё, — сказала она, — я официально музейный экспонат. Меня можно ставить под стекло с подписью «Носила счастье».

— Мы поставим тебя под одеяло, — поправил Ален. — И снимем подпись. Не делись.

— Кто тебе сказал, что я делюсь? — Лида улыбнулась. — Я коплю.

У выхода их снова поймал гид — не навязчивый, а как вежливый знакомый, который знает, что ты уходишь, но ещё хочет подарить конфету.

— Вы просили доступ к закрытому срезу «Протокола Нужды», — сообщил он, голос слегка дрогнул — будто в этой просьбе был удар по старой памяти. — Доступ разрешён на одну минуту. Только для носителя ключа.

Лида посмотрела на мужчин. Они ничего не сказали, только стали ближе — как стены дома.

Зал был маленький