Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей

Лёха довольно хмыкнул:

— И это правильно! Страна должна знать о своих героях. Пусть и под китайскими прозвищами!

А речь, между тем, шла вовсе не о гастрономических подвигах…

Конец июня 1938 года. Передовой аэродром около города Наньчанг.

Лёха стоял, сдёрнув пилотку, и долго, почти неподвижно смотрел на свежий холмик земли у самого края аэродрома в Наньчане. Он по случаю сел тут. И здесь, и в Ханькоу таких холмиков уже набралось много, слишком много — целая гряда молчаливых свидетелей чужой войны, чужой страны и чужой земли, куда их забросила судьба.

Штурмин Анатолий Дмитриевич. Старший лейтенант. 1910 — 1938.

Грустно прочитал Лёха на деревянной табличке. Он не помнил этого парня из истребителей.

Но многим, думал Лёха, даже такой простой деревянный столбик со звездой не достаётся. Не вернулся из боевого вылета экипаж Ивана Макарова. Лёха вспомнил, как тот смеялся, рассказывая, что родился в деревне Самодуровка. Видели, как горящий бомбардировщик, оставляя за собой чёрный шлейф, срывался куда-то вниз, к реке. Во время последнего налёта в полном составе погиб экипаж Долгова. А недавно И-15 прямо над аэродромом ушел в беспрерывные петли, одна за другой, постепенно сбрасывая высоту. Выход из последней петли пришёлся точно на уровень земли, винт и шасси ударились, самолёт коротко прыгнул и, потеряв остатки скорости, несколько десятков метров прополз на фюзеляже. Иван Гуров посадил свой И-15 — с шестью пулями в груди.

Лёха перевёл взгляд на новый столбик. Свежая, ещё не высохшая красная звезда сияла на солнце, и от этого было особенно больно. Он стоял и чувствовал, как внутри, под этой скорбью, медленно поднимается тяжелая, густая злость. Злость на несправедливость.

На страну, которая под видом каких-то высших соображений снова делала вид, будто этих ребят тут нет, будто не она послала их сюда воевать и умирать за её интересы на чужой земле. А семьи? Что скажут женам и детям? Мой папа пропал без вести — и точка. Или погиб при выполнении правительственного задания⁈

Если «испанцами» гордились, принимали в Кремле, награждали, то ребят, воевавших в Китае, вроде как и не было.

— Суки вы… Забывать своих солдат. — Лёха зло сплюнул вязкую слюну на сухую траву аэродрома, словно бросая слова прямо в сторону невидимых политиков где-то далеко, в Кремле.

Он стоял ещё минуту, тихо, упрямо, сжав пилотку в кулаке. Потом выдохнул, поднял глаза, словно пытаясь разглядеть там что-то, что объяснит всё это, и медленно пошёл обратно к своему самолёту.

Начало июля 1938 года. Передовой аэродром около города Наньчанг.

Японцы перли вдоль Янцзы, как наскипидаренные, пытаясь захватить Ханькоу. Аньцин, находящийся в трехстах шестидесяти километрах по реке или двухстах пятидесяти напрямую через горный хребет, пал. Китайская оборона трещала по всем швам, и советские лётчики перешли в режим аврала, только успевая съесть миску лапши между полётами. Истребители делали по пять–шесть вылетов за сутки, бомбардировщикам стоять тоже не приходилось. Сносили переправы, топили суда, бомбили наступающие колонны японцев. Все осунулись, почернели от жары, дыма, грязи, и в глазах стояла та самая усталость, которую прячут за бравадой.

И вот как раз в те дни и возник вопрос…

Торпеды почти кончились. Первой они устроили приличный шухер в японском флоте, траванув их собственными, заготовленными для китайцев, газами, хоть и с непонятными последствиями. Второй, снова слетав в Шанхай, никуда не попали. Она тупо утонула, не дойдя до здорового грузового парохода. Англичане правда потом исходили на дерьмо в газетах, утверждая, что атаковали их мирный транспорт, но это был обычный газетный визг, не более. Но взлетев после дозаправки с аэродрома в Нинбо, они видели, как прямо на месте их стоянки стали рваться снаряды. Повезло, но пользоваться аэродромом стало невозможно.

Оставшимися торпедами Лёха пользовался проще — кидал прямо в Янцзы, приделыв к хвостам деревянные обрешётки, чтобы уменьшить «торпедный мешок» — первоначальный провал траектории, когда торпеда уходит глубже, прежде чем выровняться и выйти на боевой ход.

Третья и четвёртая хорошо рванули в самой гуще мелких катеров и десантных лодок. Удачнее всего, по мнению Лёхи, у них вышло с пятой. Они промазали мимо толпы транспортов — всё таки престарелые и невоспитанные «англичанки» вели себя, как хотели. Зато она влепила прямёхонько в понтонную переправу. Японцы потом долго и грустно смотрели, как оборванная связка понтонов, набитая людьми и техникой, медленно и печально уходит вниз по Янцзы. По слухам, выловить это всё смогли только километров за двести ниже по течению.

Оставалась ещё одна, заключительная торпеда. У задёрганной технической службы что-то не ладилось, и Лёха, слетав с бомбами утром, был вынужден пропустить дневной вылет. Сунувшись поинтересоваться, он услышал от Бурова пожелание сходить в пешеходное эротическое путешествие и долго оттуда не возвращаться. Но вот, после обеда самолёту дали наконец готовность.

* * *

Тимофей Хрюкин устало оглядел своё войско, развалившееся в тени сарая. Солнце припекало так, что в голове стояла одна мысль — пить и спать. Экипажи, только что вернувшиеся со второй за сегодня бомбёжки, жадно пили воду, пытаясь прийти в себя. Перелёт до Аньцина занимал меньше часа, но японцы буквально висели над аэродромом, не давая ни минуты покоя. На измотанных истребителей было больно смотреть. Люди привыкли и уже почти не реагировали на вой сирен.

* * *

Слюсарев, командир эскадрильи, в тот день основательно взялся за стрелков. По инструкции при налётах японцев все должны были сидеть в щелях, но техники и стрелки упрямо нарушали порядок: снимали чехлы с задних ШКАСов и встречали штурмовики огнём прямо из капониров.

Первым он вызвал Васю Землянского, прозванного «фарманщиком» за недавние полёты на «Фарман-Голиафе». Землянский попытался оправдываться, но Слюсарев сразу сбил тон, дав понять, что никакие «Дык… Сидор Васильевич…» тут не пройдут и геройствовать нечего, иначе известные товарищи поедут в Союз. Вася сник.

Следом ответ держали Мазуха и Камонин — стоявшие по стойке «смирно», покрасневшие, но упрямо смотревшие в землю. Слюсарев вздохнул и сказал, что всё понимает, но людей и патронов у нас катастрофически мало.

* * *

И тут снова пришёл вызов. Китайцы просили повторить атаку на корабли на реке. Техслужба заправляла машины, как проклятые, и наконец-то, в третий раз за день, выдала боеготовый самолёт с подвешенными шестью сотками в бомболюке. Хрюкин посмотрел на свои измученные экипажи, вздохнул и, повернувшись к штурманам, спросил:

— Как говорит товарищ Хренов, есть желающие прокатиться в шарабане и вручить японцам пакетик леденцов?

Иван Сухов, бессменный штурман эскадрильи, взглянул на командира, кряхтя поднялся с сухой травы и стал отряхиваться. Хрюкин кивнул.

На третий за день вылет у него язык не повернулся приказать кому-то из лётчиков, и он просто назначил самого себя.

Глава 19

Ясный след в мутной воде

Начало июля 1938 года. Аэродром около города Ханькоу.

У ангара технической службы идущий к самолёту Хрюкин и плетущиеся за ним Сухов в компании со стрелком столкнулись с топающим на вылет экипажем Хренова.

— Физкульт-привет, сухопутному начальству, — улыбнулся он и подстроился в шаг рядом с Хрюкиным, будто они сейчас шли не на вылет, а на зарядку перед завтраком. Лёхин штурман поддержал командира, изобразив отдание чести, приложив ладонь к шлемофону. С болтающимся под задами парашютом это выглядело довольно забавно, если не принимать в расчёт усталость обоих экипажей.

Хрюкин глянул на Лёху исподлобья и довольно мрачно и невольно подумал, что, похоже, Алексей Хренов не умеет унывать даже в таком дурдоме.