Наследник пепла. Книга IX - Дмитрий Валерьевич Дубов
А сам Максвелл в это время отрешенно и осторожно выстраивал всю систему. Для него это было непривычно. То, что раньше казалось верхом изящества и тонкими манипуляциями, теперь представлялось грубым тыканьем пальцами в грязь. Калибровка, которую он затеял, требовала ювелирной, тончайшей работы. И корона из муаса, созданная артефакторами, была продемонстрировала ему новые пределы его возможностей.
Через её призму он видел всё. Он видел ментальные потоки — живые реки из силы и воли. Он видел, кто дожимает до конца, а кто недодаёт; кто халтурит, экономя силы, а кто выкладывается на износ. Он был дирижёром гигантского, невидимого оркестра, и каждая фальшивая нота резала его слух. Медленно, терпеливо он начал выравнивать эти потоки, подтягивая слабых и умеряя рвущихся вперед. Он сплетал их в огромную, невероятно сложную сеть, где каждый менталист стал узлом, живым кристаллом, излучающим силу.
И когда, наконец, сеть выровнялась, стала равномерной и монолитной, он впервые по-настоящему ощутил, какую же силу он имеет под рукой. Энергия била ключом, грозя разорвать его изнутри, но созданная структура удерживала её. Он мысленно отметил про себя, что та система, которую его внучка создала среди людей для защиты Ольхона, и которую он, по сути, повторил, собирая всех менталистов и замыкая их на себе, как на ретрансляторе, была просто невероятной. Стабильной, мощной и управляемой. С ней можно было творить чудеса.
И он начал творить.
Сперва он напустил эту сплетённую паутину разума на демонов на стенах. Это было пробой пера. А затем, поддался азарту и начал постепенно отпускать волну дальше, внутрь замка. Не одним сплошным сокрушительным ударом, а исподволь, мягко, вкатываясь в сознание обитателей домена Азарета. Он не заставлял их сбрасываться с мостов или резать друг друга. Этому бы они стали внутренне сопротивляться. Нет. Его воля была тоньше и страшнее: он приказывал им просто замереть. Оцепенеть. Возможно, в страхе, а, возможно, просто потому, что двигаться больше не было воли. Они застывали на месте, как статуи, и этого было уже достаточно.
Максвелла захлестнуло удовольствие сродни сексуальному. Сила пьянила, словно нескончаемый оргазм. Он видел десятками демонических глаз, как жизнь в замке замирала. Он задыхался от наслаждения, осознавая, что может играть демоническими жизнями по своему усмотрению, как куклами.
Лишь одно место оставалось неподвластным — Храм Саламандры. Там, как будто незримые огненные росчерки, его воля получала болезненные удары по «загребущим рукам». Он чувствовал жгучую боль, словно его живьём прижигали раскалённым железом. Но, подчинив себе почти весь домен, весь замок, он решил, а чем боги не шутят? Может, попробовать сейчас, когда они все в его кулаке, заставить их просто открыть мне двери?
«Откройте ворота!» — прошелестела его воля, сконцентрированная на четырёх демонах у массивного поворотного механизма.
И они послушались.
Они, словно марионетки, двинулись к рычагам. Максвелл сам не верил собственным ментальным щупальцам. Как так-то? Это было настолько легко, что он бы никогда не подумал, что такое возможно. Он готовился к яростному сопротивлению, к затяжной войне, к рекам крови. А они… они просто шли и выполняли его волю. Пьянящее чувство эйфории накатило новой волной.
И в этот миг он почувствовал его. На границе, там, где бушевал огненный росчерк Храма, чей-то разум сопротивлялся. Один-единственный разум, который не поддавался, не гнулся. Он не мог понять, чей он, этот разум был скрыт божественной благодатью, пеленой божественного влияния. Но Максвелл лишь усмехнулся про себя:
«Что может один разум против целой армады? Что может один против сотен менталистов, которые сейчас сломали хребет армии Азарета?»
Он уже мысленно списывал его со счетов, как вдруг… одна нить его паутины подчинения — та самая, что держала того, кто сопротивлялся, — лопнула. Просто порвалась и исчезла. Он не понимал: в чём дело? Остальные-то стоят, остальные на месте.
Нет! Лопнула ещё одна паутинка… Да что за⁈ Один из демонов принялся яростно сопротивляться открытию ворот.
Амулет? Родовая способность? Личная сопротивляемость менталу? Что⁈
И тогда раздался гул.
Низкий, вибрирующий, исходящий из самых основ замка. Гул, который заставлял дрожать все поджилки, который входил в кости и вышибал разум. Гул, за которым последовал удар. Не физический, а ментальный. Огненный вихрь, прокатившийся по его сети.
Края его покрывала подчинения вспыхнули. Не метафорически, а по-настоящему, в его восприятии. Они горели, и это жгло его самого, его сущность, с невыносимой, живой болью. Словно его заживо сжигали.
Волны жара и гула накатывали одна за другой, шипящим пламенем отодвигая его паутину, его устойчивый конструкт, его покрывало, всё дальше и дальше. То, что секунду назад он держал в своём кулаке, вдруг начало пылать, как настоящая паутина, к которой поднесли факел. Каждый последующий удар опалял её края.
«Нет!» — закричал он, уже не мысленно, а в голос. Он орал, давил из последних сил, пытаясь добиться своего, заставить демонов открыть ворота. Но огненный вал катился неумолимо: один за одним, один за одним, выжигая покрывало его воли.
И в момент, когда боль стала нестерпимой, а сеть вот-вот должна была обратиться в пепел полностью, в нём включился холодный расчёт.
«Остановись! Хватит! Это калибровка, а не атака. Не нужно выжигать всё дотла, идя на принцип. Малыми силами пошёл — вот и результат».
Он сдавленно зашипел и отпустил конструкт.
Боль мгновенно отступила, сменившись пустотой и звоном в ушах. Вскрыть замок ему не удалось, хоть они и были так близко…
В голове Максвелла, отбиваясь от остаточного гула, застучала простая и ясная мысль: против него применили не просто какой-то артефакт, а артефакт божественного ранга. Саламандра не дала рухнуть оплоту и источнику своего могущества. По сути, сама богиня встала на защиту своих подданных. Чтобы с ней тягаться, мало муаса. Нужно освободить Бельзияра.
«Признаю, ты был прав! — внезапно отозвался их покровитель. — Репетиция была нужна».
«Ты знал, что у огненных есть такой артефакт?»
«Нет, но не удивлён его наличию. Саламандра всегда была хитрой сукой. Она не могла не подготовиться за тысячелетия моего плена», — Бельзияр даже не рычал, а говорил спокойным тоном, что было непривычно после стольких дней беснования и приказов о немедленном нападении.
«Если они вновь его применят, муас будет бесполезен», — Максвелл знал, что говорит совершенно не то, что хотел бы слышать его бог, но не мог смолчать исключительно из прагматичных побуждений.
«Освободишь меня. Я разрушу храм,
