Малахитовый бегемот. Фантастические повести (сборник) - Алексей Константинович Смирнов

она собиралась его покормить. Он лениво подумал о пузырьках: может быть, Катя тоже польстилась на квадратные метры и потихоньку меняет местами таблетки для сердца с таблетками от мозгов? Ему было все равно. Но он не верил в такой исход: слишком безвкусно, слишком неэстетично, чтобы оказаться правдой. Зашумела вода: Катя нашла кастрюлю и набирала воду, чтобы сварить бульон.

Данила Платонович думал о знаках, искал намеки. Рука, колотившая монетой в блюдечко возле прилавка - что она значила, на что намекала? Или намека не было, и все происходило просто так? Но ничего не случается просто так, события неразделимы, одно всегда намекает на другое. Что означал Мухомор, когда размахивал клюкой и без разбора лупил окружающих?

Семена будущего скрываются в прошлом. Время - это и есть все, что бывает на свете, оно же называется памятью. Телесное отмирает и обновляется каждые семь лет, а память длится себе как последовательность событий, и ей сопутствует музыка, имеющая ту же природу.

Бармашов задремал. Катя хлопотала: кастрюля уже стояла на плите.

Прошлое - главное, помимо прошлого не существует ничего. Вся человеческая жизнь напоминает муху-соринку, застывшую в янтаре состоявшегося времени.

Околдованный памятью, Данила Платонович вскорости убедился, что жизненный итог определяется не прошлым, а будущим. Он парил между явью и сном, он засыпал. Зато рубец не дремал. Рука непроизвольно дернулась и дважды ударила в стену.

ноябрь - декабрь 2006

Допрос Бенкендорфа

"Вольются в Дерево Цвет" - никем не обещано.

Они стоят у подножия; пролетает мгновение - они уже осваивают ярус, сразу четвертый, минуя восьмой и нулевой; мгновение - условность для большей доходчивости. Картины меняются, последовательность сохранена. Пространство упразднено, и до всего, что образуется, бывает подать рукой. Воображенное возникает с половинными шансами. Повсюду им жутко и мерзко, невыносимо желанно, все может оборваться.

Они вливаются, не иначе. Вполне вероятно.

1

Первое представление о волне Брованов получил, когда покинул кинотеатр минут на пять - перекурить и оглядеться. Олтын-Айгуль осталась в зале. У нее было еще одно какое-то имя, намного проще.

Кинотеатр представлял собой внушительный развлекательный комплекс, храм удовольствия. Стальной и стеклянный, изъеденный эскалаторами, изобилующий полумрачными харчевнями с алой мебелью, торгующий мишурой. Наполненный посетителями, не знающими, чем заняться, равнодушными к волне и песьеголовому серийному убийце, бродящему в переходах и отрывающему бошки. Он появлялся на миг, истреблял одного или двоих, реже - троих; затем растворялся. О нем вспоминали на миг же, обмирали от холода, моментально забывали, продолжали ходить.

Олтын-Айгуль стояла у окна во всю стену - собственно, и бывшего стеной. Опираясь на поручень, сверкавший сталью брус, она изучала крыши домов - вишневые, малиновые, бурые, седлающие желтые стены, присевшие в ожидании волны, покуда день перетекал в лихорадочные сумерки. Лиловые облака, собравшиеся на горизонте, раздавили солнечный свет в лепешку, заостренную по краям. Брованову покамест не было дела до Олтын-Айгуль, хотя они прибыли, как он смутно припоминал, вдвоем; он, стоя снаружи и отбрасывая длинную тень, пробовал прикурить и одновременно взирал исподлобья на человека, облепленного голубями.

Человек торчал изваянием, как будто заранее подставился. Голуби разом слились и облепили его с головы до ног, уподобляясь поползням. Они застыли, через минуту дружно отвалились, попадали замертво на теплый асфальт. Мужчина, испещренный точечными багровыми отверстиями, лишенный всей крови до капли, еще немного постоял и тоже повалился. Все это произошло в совершенной тишине. Брованов бросил окурок и поспешил вернуться в кинотеатр. Зрительный зал, нисколько не затемненный, был полон наполовину; многие сидели, другие бродили с коктейлями между рядами, перетаптывались в проходах. Мелькнул маньяк, возвышавшийся над людьми на добрую голову - песью, да; кого-то рванул, кто-то ахнул, удивленно обернулся.

- Вон он пошел, - сказал кто-то.

Брованов успел заметить мохнатый загривок, мелькнувший в толпе; возобновилось ровное гудение, состоявшее из голосов, шарканья, кашля и шума вентиляторов. Там, где недавно сидела жертва, образовалась зона отчуждения - мелкие брызги крови, и больше ничего.

В зрительном зале не было экрана.

Фильмов тоже не показывали.

Где-то разбился стакан, где-то сбилась ковровая дорожка. Город за окнами выглядел вымершим, и только воздух подрагивал, да прочерчивал след невидимый самолет.

- Сейчас придет волна, - сообщила Олтын-Айгуль, переместившаяся стремительно, незаметно для глаза. Она взяла Брованова под руку, притиснулась, передумала; разогнула калач, образованный локтем, положила ладонь Брованова себе на бедро. Тому стало так сладко, что он едва не сошел с ума. - Вон она, - продолжила Олтын-Айгуль.

- Вообще, мы где с тобой? - осведомился Брованов.

Наверное, он был восхитителен - судя по выражению ее лица. Лица у нее не было, одно выражение.

- Так уже всё, - ответила Олтын-Айгуль, похожая сразу на всех, кого он знал, и Брованов различил тончайший колокольный звон, похожий на комариный писк. В зале вздохнули, бросились к окнам; горизонт ненадолго заволокло бесшумным дымом - разовый выброс чего-то откуда-то; когда дым рассеялся, вдалеке замелькала высоковольтная вышка - растопыренная, неловкая, грубо шагавшая и наступавшая туда и сюда, плясавшая и погружавшаяся в непристойные безумства. Очевидно, она сокрушала, где шла, все подряд. Ее дикие метания наводили на зрителей паралич.

- Волна прокатилась, - Олтын-Айгуль произнесла это с необоснованно вопросительной интонацией, ибо не рассчитывала на ответ.

2

Пандус по случаю февраля покрылся наледью; шипованые колеса проворачивались опасливо, словно примеривались. Автомобиль неторопливо вползал на полупустую стоянку перед центральным входом в Институт Нейрохирургических Инноваций. Он еще ехал последние метры, когда распахнулась дверца, как будто выпустившая нетерпеливый пар: наружу вывалился крупный мужчина в расстегнутом пальто. Не толстяк, но весьма упитанный - таких называют сытыми; в широких, чуть полосатых, брюках; в проеме пальто виднелся толстый галстук и двубортный пиджак, застегнутый, как положено, на одну пуговицу. Большие щеки, губы, нос; бесчувственные глаза, аккуратно зачесанные редеющие волосы, полуторный подбородок и пухлые кисти. Водитель остался в салоне, намеченный небрежным штрихом.

Крупный и сытый поскользнулся на ровном месте, коротко выругался и поспешил в здание; лицо, на миг исказившееся досадой и злобой, медленно восстанавливало обычное равнодушное выражение. Так ведет себя упругий диван, когда приходит в себя от вмятины. Мужчина полез за пазуху и встретил взметнувшегося привратника уже в полной готовности: сунул под нос вишневого цвета корочки. Вкупе с общей целеустремленностью обладателя их вид побудил стража захлопнуть рот и воздержаться от разглагольствований насчет бахил. Но мужчина вдруг остановился, резко затормозив, и поднял ногу.

- Ботинки чистые, проверяйте!

Охраннику не оставалось иного, как тупо уставиться на внушительного размера