Полдень XXI век, 2009 № 7 - Арцун Акопян
— Наливай! Всем! — мятая сотня упадет на липкую стойку. И в жарком, продымленном, неопрятном кабаке зародится солоноватое предчувствие драки.
Бармен, ухмыляясь, нацедит и протянет первую кружку пива.
— Бурда! — рявкнет Вовка. — С водкой мешай!
— Иди сиську соси, щенок! — ощерится хозяин.
Все. Обмен ритуальными фразами состоялся. Начинаются ритуальные движения.
Н-на! Поллитра пива выплескивается в лицо бармену. Зал, до этого затихший, взрывается. Грохочут опрокидываемые стулья, падают и бьются тарелки с остатками креветок и резко пахнущей рыбы, кружки и рюмки. Мужики обступают пацанов.
Бармен вытирает широкой ладонью физиономию, особо тщательно выжимает густые усы. Легко, удивительно легко для своей шарообразной комплекции, перепрыгивает через стойку. Коротко и резко бьет Вовке по левой скуле. Тот не закрывается — это правило первого удара. И еще одно правило — бармен вне драки.
А больше правил нет — бейся! Молоти сам, защищай друга, доказывай, что мужик. Собьют с ног — ползи, увертывайся, закрывай голову, вставай. Говорят, четыре года назад лежачих не били. А за пять лет до этого дрались, вот чудно, до первой крови.
Шестьсот секунд — много или мало? Если смотришь со стороны на пьяную свалку — мало. Если в свалке участвуешь — ох, как много! Но это — традиционное время. А после — мир. Вот этот вот кулак только что превращал твои губы в лепешки с неровными краями, а сейчас сжимает заляпанный стакан. И стакан тянется в твою сторону. И вы чокаетесь.
— Здоровы мужики! Прописались! Свои!
«А я теперь не свой. Но и не чужой, вроде, а так — второсортный, как вот эта колбаса “докторская”», — подумал Игорь, сооружая прадеду бутерброд. Еду он отнес старику в комнату, а сам завалился с книжкой на диван. Пару часиков можно было почитать, отвлечься наконец, а уже потом —домой, к вечно всем недовольной, дерганой и орущей, как кошка по весне, матери.
Из прекрасного, справедливого, светлого, а потому наверняка вымышленного мира Игоря выдернул заполошный лай соседских собак. Потом зашумели во дворе. И тут же, радостно поддавшись кирпичу, звонко лопнуло оконное стекло.
— А базар есть! Вылазь! — донесся с улицы нетрезвый до хрипоты голос.
Подслеповатый фонарь на углу двора не столько светил, сколько загущал вечерний воздух желтоватой мутью. Длиннорукий Вовка стоял впереди толпы (девчонки тоже пришли, и Таня с ними), слегка покачиваясь. Один глаз у него заплыл. Кровила верхняя губа, которую он периодически облизывал.
— Стекла-то зачем бить? — наигранно спокойным тоном поинтересовался Игорь, спускаясь с крыльца. Пальцы, чтобы не выдать себя, он сцепил за спиной.
— А не только стекла, а еще и морду тебе набьем! — заявил Вован.
Родившийся в животе минуту назад маленький ледяной ежик страха принялся расправлять иголки. Но Игорь, хоть и с трудом, не дал ему превратиться в дикобраза.
— За что? _
— А было бы за что, убили бы, — хохотнул Вовка.
У него из-за спины вышел Мишка. Похоже ему сильно надавали по ребрам —дышать он старался редко и неглубоко.
— Гарик... Ну, ты же подвел всех... Теперь вот пятно... Один не пошел... Значит, коллектив так себе...
— Это что за новости? — ежик отчетливо шевельнулся.
— Теперь так... Считается... Мужики сказали... Я договорился... Что приведем... Один подерешься...
Игорь сглотнул. Вот он, шанс. Сейчас можно все исправить. Можно стать своим. Стая примет. Стая.
— Нет.
Почему это короткое слово так сложно произнести?
— Зассал, да? — крикнул Мишка и тут же зашелся кашлем, согнулся пополам. Из глаз его брызнули слезы.
— А бей это говно, ребята! — вожак, пригнувшись, попер вперед. Его тень, казалось, загребала руками по земле.
Игорь поднырнул под летящий в лицо кулак, левой вмазал в челюсть и добавил правой под дых. Вовка смешно булькнул, рухнул на колени, скрючился и принялся блевать.
Это была первая и последняя победа. С ног Игоря сбили мгновенно. И принялись бестолково, мешая друг другу, топтать.
— Пусти! Я тоже хочу вмазать...
— Сука! Умник! На!
— А гад! Морду прикрыл!
— Руки ему держи! Зубы вышибу!
— Девки! Чего стоите! Бейте падаль!
— Ага! По яйцам ему!
Вдруг чернота, озаряемая солнечно-желтыми и густокрасными вспышками, исчезла. Игорь увидел, как подошла Таня. Криво улыбнулась, рыгнула, лениво, словно отгоняя надоедливую болонку, пнула. А еще на ней не было трусиков.
И снова стало темно.
Совсем темно и тихо. Оглохнув в этой тишине, Игорь не услышал, как гогочут вставшие вокруг него парни. Не почувствовал, как сверху льется что-то теплое и вонючее.
Железная сетка высотой в человеческий рост делила лагерь на две неравные части. Разделительный забор когда-то ставили впопыхах, как временный. И, как все временное, он в конечном итоге оказался постоянным. Имел забор целых два замечательных качества. Во-первых, завалить его силами нескольких человек было минутным делом. Во-вторых, он наглядно объяснял часовому на вышке, в какую сторону нужно держать ствол пулемета. И часовой честно исполнял предписание — оружие было направлено на ту часть лагеря, где обитали уголовники. Чтобы взять на прицел часть меньшую, политическую, приходилось перетаскивать пулемет вместе со станком — просто развернуть его мешала балка, поддерживавшая крышу.
— Что, гнида, нос повесил? Порядки тебе наши не нравятся? — тряхнул влажную от утреннего тумана сетку Костыль, увидев понурого Московкина. День был выходной, и заключенных вывели на прогулку.
— Чего распетушился-то? — громко, чтобы услышали окружающие, спросил Лев.
— Козел! Ты кого петухом назвал? — завопил Костыль. — Люди! Вали политических! Закон не уважают!
Толпа уголовников ломанулась к забору и смела его в секунду, словно он был из бумаги. Массовое побоище выглядело очень натурально — кто-то, сцепившись с неприятелем, катался по земле, кто-то орал, размахивал во все стороны кулаками, и все толкались, шумели и убедительно изображали ярость.
Стас с трудом протиснулся в подкоп под внутренним забором и оказался между двух стен. Пригибаясь, он помчался по вытоптанной патрулями тропинке к вышке. Сейчас вся охрана стягивалась к месту драки, и напороться на солдат он не боялся. Он боялся только одного —
