Полдень XXI век, 2009 № 7 - Арцун Акопян
— Давай-давай, и чайку себе налей, а то что ж всухомятку-то...
— Узнаю старого собутыльника! — усмехнулся Витек, наливая чай.
— Зато я не узнаю, — пробурчал Михалыч. — Раньше ты идиотских вопросов за столом не задавал.
— Так ведь все течет, все изменяется... К тому же мы с тобою до вчерашнего дня сколько не виделись?
— Дак лет десять, наверное...
— Вот, а за это время я из кандидата наук в дворника превратился, а ты из члена Союза художников — в бомжа.
— Ну, насчет бомжа, то и ты местом жительства не располагаешь...
— Это верно, но тут не моя вина.
— А чья?
— Странная это история, Сережа, — вздохнул Витек, задумчиво глядя куда-то мимо Михалыча. — И чем дальше я ломаю над ней голову, тем больше запутываюсь.
— Что за история? Не тяни душу, выкладывай.
— Подожди, дай поесть! — Витек демонстративно откусил огромный кус колбасы. —Лучше ты про свои беды расскажи, как ты тут очутился, — жуя, добавил он.
— Да со мной все просто... — Михалыч отставил стакан, глаза его помрачнели. — Лет этак шесть назад угораздило меня в политику влезть. Познакомился на выставке с хорошими ребятами, поговорили, выпили. И после этого разговора все, что я до того делал, настолько ничтожным показалось на фоне этого бедлама, что тут же в их партию и вступил.
— А что за партия-то?
— Да было такое объединение — «Демократы России». Вот к ним я и пришел, вместе художественную школу для ребят из бедных семей открыли, бесплатную. Я преподавателей хороших подыскал, не жлобов. Ну, с год нормально поработали, а потом началось... В городе выборы готовились, и каждая сволочь стремилась к власти пролезть, причем способами никакими не брезговали. В газетах стали про наше объединение писать черт знает что, про школу наговорили такого!.. И педагоги будто все сплошь педофилы, и будто школа рассадник наркоманов. Меня, правда, не трогали — знаменитость! Но ребят наших потрепали изрядно. Дальше — хуже. Сперва офис подпалили, потом в школу наркотики подбросили, а ментура тут как тут — сразу же и обнаружила. Затем одного из наших агитаторов избили чуть не до смерти. А за три недели до выборов Валю Добровольцеву вместе с Рустамом, помощником ее, прямо возле дома расстреляли...
— Это я помню, — кивнул головой Витек, — шухер стоял еще тот. Президент тогда еще обещал...
— Да мало ли чего он обещал! — грохнув кулаком по столу, взревел Михалыч. — Этот!..
— Тихо ты!!! Сядь! Чего разорался?! — испуганно зашипел Витек, оглядываясь на зашевелившегося Петьку.
— Да спит он, не дергайся... — обмяк Михалыч. Плеснул в грязный стакан из бутылки и залпом выпил. — Вот ведь, думал, что позабылось уже, ан нет...
— Память наша штука необъяснимая...
— Воистину, — слабо усмехнулся Михалыч. — Что надо не запомнить, а чего хочешь забыть, само в голову лезет.
— Ну а чего дальше-то было? Каким макаром вся эта политика тебя из дома выгнала?
— Да вот таким... Когда Валю с Рустамом похоронили, мы заявление сделали, что все равно в выборах участвовать будем. Я к тому времени уже был зарегистрирован как кандидат. В тот же вечер дома раздался звонок. Мне предложили снять свою кандидатуру, иначе хана. Я их послал куда подальше, а жене с дочкой велел вещи собрать. Утром отправил в деревню к теще, от греха подальше. Пару дней все тихо было, кампания предвыборная шла своим чередом, я с избирателями встречался. И вот на одной такой встрече приходит записка — встаньте и заявите, что избираться не будете. Ну, я прямо со сцены записку эту прочитал, а заодно добавил от себя кое-что матом. Люди в зале посмеялись, похлопали, еще вопросов накидали, и разошлись мы только через два часа. Приехал я домой, а у двери видеокассета лежит. Что за дела, думаю... Взял. Дома в видик вставил, сам на кухню вышел, чайник поставить. И тут слышу Надюшкин голос, дочки моей: «Папа! Папа!» Я в комнату влетел, а на экране дом тещин, а рядом все мое семейство сидит, к лавке во дворе привязанные. А вокруг них ящики какие-то и провода тянутся. А за кадром голос говорит: «Вот теперь их жизнь в твоих руках. Звони в избирком и снимай свою персону с выборов. И не шали, иначе не будет ни дочки, ни жены с тещей, ни домика в деревне». Я в коридор выскочил, стал в милицию звонить. Набрал номер РУВД, а там тот же голос, что и на кассете, мне и говорит: я же тебя предупредил. Теперь, мол, сам виноват. Засмеялся еще, гад, и тут же взрыв...
— По видику?
— По квартире. Квартиру они взорвали и меня вместе с нею.
— Как же ты жив остался?
— Чудом, Витенька, чудом. Взрывчатки эти ребята не пожалели и взрывом весь наш подъезд с первого по пятый этаж разнесло. Меня спасло, что телефон в коридоре стоял, прямо у двери. Был еще японский, с трубкой переносной, но у него аккумулятор сдох, новый купить негде было, поэтому пользовались стареньким советским. От взрыва вышибло двери моей квартиры и у соседей напротив, меня к ним и закинуло. А когда перегородки рушиться начали, то в наружной стене трещина появилась, пол накренился, я прямиком на улицу и выкатился в снег.
— Да, зимой ведь дело было... А что, невысоко жили?
— На четвертом этаже. Обгорел я тогда, поломался жутко — медики со мной полгода возились. А главное — полная потеря памяти.
— Как это — потеря? — недоуменно уставился на Михалыча Витек.
— А вот так. Поначалу я действительно ничего не помнил, а потом уже сознательно стал косить под контуженного, когда вспомнил, что к чему.
— А зачем?
— Чтобы в живых остаться. Газетам сообщили, что я погиб при взрыве. К тому же нагородили, что у меня в квартире был целый склад взрывчатки, вот она и рванула. Документы мои сгорели все, рожу мне тогда попортило изрядно, и узнать меня могли с трудом. А я надеялся, что семья все же жива, — если я мертв, то зачем семью убивать?
— Дурак! — фыркнул Витек, но тут же спохватился — Ох, прости, Сережа...
— А чего прощать-то? Дурак и был. Не стал
