Метка - Элис Бродвей
Открывается самый грандиозный знак – дедушкино семейное древо. Здесь его родители, братья, покойная сестра – её звали Софи. Наверное, маму назвали в её честь. Знаки рассказывают о нежной дружбе дедушки и его младшей сестрёнки и о горе его потери.
А вот и мамино имя, рядом с ним оставлено место. Наверное, дедушка с бабушкой надеялись, что у них будут ещё дети. Рядом с маминым именем, чуть ниже, папино. При виде знакомых букв в душе поднимается тёплая волна, в памяти мелькают воспоминания о счастливых днях. Но, присмотревшись к папиному имени на семейном древе, взглянув на него глазами дедушки, я застываю от ужаса. Вокруг папиного имени клубится тьма. Сердце становится тяжёлым и холодным, как камень. В нём нет любви, нет радости, нет даже симпатии. Меня заливают чужая ярость и отвращение, которые могли прийти только от деда.
Я с трудом отрываю взгляд от книги. Дедушка ненавидел моего папу – никаких сомнений. Нет, даже не ненавидел – он презирал папу. Всё древо будто подёргивается дымкой горечи, и у меня противно кружится голова.
Холодно, так холодно!.. Дрожащей рукой беру чашку кофе, подношу к губам, но неудачно промахиваюсь, и горячая струйка проливается на книгу. Я вскакиваю, хватаю салфетку и промокаю тёмную лужицу кофе. К счастью, кожу для книг выделывают хорошо, чернила не размылись, но боюсь, кипяток разрушил защитный слой, и теперь книга в этом месте покоробится или сморщится. Бросив взгляд в мою сторону и увидев, что я наделала, мама потрясённо вскрикивает. Она спешит помочь и видит страницу, которую я читала.
– Что ты тут творишь, а?! – сдавленным голосом спрашивает мама, вырывая у меня книгу. – Ах ты бестолочь!
Глава двадцать четвёртая
Мама быстро приходит в себя. Извинившись, она с обычным холодным и непреклонным видом осторожно промакивает салфетками книгу.
Секретов здесь гораздо больше, чем я думала. Что было не так с дедушкой и почему он ненавидел папу? Невозможно выносить эту неизвестность, словно бредёшь по песку, то и дело проваливаясь в ямы. В поисках твёрдой почвы под ногами набрасываю пальто, шаль, хватаю сумку и бегу к Верити.
С неба сыплется ледяная крупа и больно бьёт по лицу. Я поплотнее закутываюсь в шаль, так что видны лишь глаза, и спешу вперёд, согревая щёки собственным дыханием. Иду, склонив голову и не глядя по сторонам, не читая встречных прохожих.
Голова пухнет от избытка запутанных мыслей. Оскар, Обель, мама, папа – каждого из них окружает ложь и неопределённость.
– Хорошо, хоть Верити у меня есть, – благодарно шепчу я себе под нос.
Дверь открывает Себ, брат Верити. Он встречает меня приветливой улыбкой и приглашает войти.
Как мне нравится читать Себа – здесь передо мной настоящая живая история.
Несколько лет назад с Себом произошло нечто ужасное: он пришёл домой бледный и с мокрыми от слёз щеками. По дороге с работы его окружили какие-то парни и стали издеваться, смеясь над отсутствием знаков учёбы и карьеры. Они пригрозили нарисовать ему знак компаса и обозвали глупым пустым.
Мне же под кожей Себа видно его доброе сердце. Он очень любит сестру и будет яростно защищать её, если потребуется. Себ более многих достоин уважения. И на его руках понемногу появляются знаки – диплом пекаря, премии за хорошую работу, которые он получил уже несколько раз.
– Как жизнь чернильщицы? – спрашивает Себ, помогая мне повесить пальто.
– Всё хорошо, Себ, мне очень нравится моя профессия, – отвечаю я с улыбкой, расправляя шаль на спинке стула, чтобы просушить. – А как ты? Как жизнь в пекарне?
Себ придвигает стул поближе к камину, чтобы поскорее просушить мою шаль.
– Нормально. Мне опять дали премию как лучшему работнику – бутылку вина!
– Ты лучший работник месяца? Опять? – Я обнимаю Себа. – Как здорово! Так где же вино? Прячешь?
– Делиться не собираюсь! – с ухмылкой предупреждает Себ, насмешив меня язвительным тоном.
– Так и думала, что слышу твой голос! – объявляет возникшая на пороге кухни Верити и бросается ко мне с объятиями.
Она выглядит немного усталой и расстроенной, но вскоре передо мной привычно-довольная жизнью Верити. На ней растянутый вязаный свитер, который она носит лет с двенадцати, и удобные школьные спортивные брюки.
– Что за вид, Верити? – недоумённо спрашиваю я.
Подруга, комично покачиваясь, идёт через кухню к чайнику.
– Знаю, знаю, такой вот вид. – Верити посылает мне сияющую улыбку, наполняя чайник, чтобы вскипятить воды. – Устала от рабочей одежды. Сегодня выходной – день удобства!
Верити очень красивая, но и чучелом при случае нарядиться может, и я её очень за это люблю.
Весь день мы беззаботно болтаем, вспоминая школьных знакомых, подруга рассказывает о противных бывших одноклассницах, которые теперь работают в разных департаментах секретаршами. Верити с явным с удовольствием отдаёт им приказы, наблюдая, как растут их злость и раздражение. Только Верити способна на такую виртуозную перемену ролей! Я на её месте краснела бы до слёз, обращаясь к этим мегерам, и выполняла за них их же работу. Мне точно надо пройти дополнительный курс «Быть как Верити». Начальник ею доволен и собирается совсем скоро перевести в Департамент похорон. Эту новость Верити мне рассказывает, радостно сверкая глазами от волнения.
– У меня будет собственный кабинет и всё остальное!
Услышав о первой татуировке, которую я сделала самостоятельно, Верити радостно взвизгивает.
– Вот это да-а! А мне ты сможешь нанести знаки? Классно получится! – Задрав до колена штанину, она рассуждает: – Я тут подумала, что хочу, чтобы мои татуировки вились, как виноградная лоза, вот отсюда, повыше щиколотки, а потом можно добавлять разные фрукты. Как тебе идея?
– Думаю, тебе пора записываться ко мне на приём, – хитро улыбаюсь я в ответ.
Было бы здорово нанести Верити первую татуировку. Ей подойдут и виноградная лоза, и разные фрукты. Надо будет посоветоваться с Обелем.
Обель… В памяти возникает последний день в студии, и я непроизвольно вздрагиваю.
– Верити, ты видела на ком-нибудь образ Белой Ведьмы? – решаюсь спросить я.
Верити удивлённо поднимает брови и заговорщически склоняется ко мне:
– Нет! Никогда! Я даже не знала, что это разрешено. Ведь это знак зла, самая первая пустая. А что, ты видела?
