DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина
Но не только зрение подводило Ларису, память ей тоже коварно изменяла. Библиотекарь, хоть убей, не могла припомнить, что это за загадочный субъект и подходил ли он (она? оно?..) вообще к ее столику. Вот альтушку с телефоном помнила прекрасно, а сие угловатое смутное нечто…
«Альтушка», точно.
Ощутив озарение – в зале даже как будто просветлело на секунду, – Лариса снова схватила карандаш и уткнулась в газетный листок. Слева внизу, восемь букв, «представительница современной молодежной субкультуры»… Подходит!
Обычно «Старший библиотекарь» радовал кроссвордами литературной тематики. Но этот номер был целиком посвящен жаргонизмам и потому давался Ларисе с громадным трудом. С обеда она выдула уже кружек пять чаю и разгадала столько же слов, считая и свежеоткрытую «альтушку». Про «чечика», признаться, малость подвезло с догадкой: «Человек», «человечек», «че-чик» – какая-никакая, а этимологическая связь тут выстраивалась. «Шейминг» и «абьюзера» помогли одолеть скромные, школьной еще поры, познания в английском. А вот «кринж» пришлось подсматривать в разделе с ответами. Вообще же Лариса подумывала отыскать в подшивке номер с другим кроссвордом, не вступающим в столь тошнотворное противоречие с ее эстетическими и культурными пристрастиями. В отличие от классики, всевозможные «альтушки» чувством комфорта не одаривали, ровно наоборот – вызывали стойкую неприязнь и желание сбросить их с себя, как какое-нибудь отвратительное насекомое или мотылька, запутавшегося в прическе.
В языке ведь, как и в человеке, все должно быть прекрасно. С новоязом же этим, полным корявых заимствований и нелепейших неологизмов, выходило нечто прямо противоположное. Словно и не люди вовсе порождали все эти «шеймы», «байты», «кринжи» да «абьюзы». По крайней мере, не те идеальные внешне и внутренне люди, про которых рассуждал Антон Палыч. Скорее уж мерзкие вшивые недоноски из грязной подворотни, из воняющей кислым потом, мочой и рвотой темноты.
Чечики какие-то, одним словом.
Постигшая было заведующую радость отгадки схлынула, растеклась тенью среди теней, коих в библиотеке прибавлялось ежеминутно. Незнакомец или незнакомка в дальнем правом углу – кто ты, чечик? Какой из вопросов кроссворда описывает тебя?
Верхний ряд, справа, четыре буквы, вторая «К» – от чечика как раз и досталась.
«Акын», «укор»… Нет, не то.
«Неопрятный мужчина за тридцать, который не заботится о своем внешнем виде». Вот урод… Хотя нет, откуда тут «р» взяться-то? Может, «скот»? Да, пожалуй, по смыслу более или менее близко…
– С-скуф-ф… – прошелестело во мраке залы. Словно из кишок вышли газы; Ларисе даже почудился запах, как от подтухших яиц.
– С-ску-у-уф-ф… – повторили из сумрака. А затем раздался смешок, сухой и короткий, похожий на хруст костяшек в изломанных артритом старческих пальцах.
«С-ску-у-уф-ф… Че-чик!» – вот как это звучало. Насмешливо и с издевкой.
Она посмотрела на девицу с фиолетовыми волосами. Та ухмылялась в мобилу, но с закрытым ртом. Колечко пирсинга блестело над губой, яркая челка прикрывала верхнюю часть лица. А далее, за плечом неформалки, на границе доступного усталым глазам Ларисы Кузьминишны мира…
Чечиков было двое.
К тому, что справа, присоединился еще один, такой же черный и расплывающийся. Этот, второй, сидел посередине залы и на пару столов ближе к стойке заведующей. Мутный силуэт маячил прямо напротив Ларисы, метрах в трех. И как раньше-то не приметила?..
Наверное, дело в проклятой темноте. Какая, однако, дурацкая фраза, если подумать – как будто у темноты могут быть какие-то свои дела! И как будто темнота может быть кем-то проклята…
Впрочем, классики писали, что во тьме все становятся одинаково серыми, а навязчивые мысли превращаются в неотступных призраков. Лариса же привыкла верить классикам больше, чем себе.
Как там у Бродского? «Тьма в комнате не хуже, чем темнота наружи» – в самую тютельку ведь попал, лучше и не скажешь! Она глянула на окна, и взгляд утонул в непроглядном чернильном болоте, будто улица уже стала не улица, будто мир снаружи исчез весь, целиком, оставив лишь мертвый и пустой космос.
Хотя «грех не во тьме, грех в нежеланьи света»… Когда-то, лет двадцать тому, Лариса еще тешила себя надеждами, что и ее серого библиотечного быта коснется лучик. Поглядывала порой из-под очков с тогда еще не столь толстенными линзами на тихих посетителей мужского пола, исподволь пытаясь отыскать среди них того самого, того единственного, которого вроде как всю свою жизнь чаяла, о ком грезила «одинаково одиноковыми» ночами дома, в холодной постели. Страшно вспомнить, одной безумной весной у Ларисы даже случилось что-то вроде скоропостижного романа с молоденьким студентом, но все закончилось вскоре после того, как студент защитил диплом, написанный ею для него (а также за него и ради него). С той поры компанию ей и начали составлять все более тяжкие мысли, изредка заглядывавшие в библиотеку девицы с крикливым макияжем да бесформенные вечерние тени.
Кто ты, чечик?!
«Вызывающий смутную тревогу объект на периферии зрения», сколько-то букв, «мол. арго» в скобках.
Стоило включить свет и проверить.
Она решительно отодвинула стул. Деревянные ножки с дробящим грохотом проехались по плитке пола – и как будто по разуму Ларисы Кузьминишны заодно, оставляя и там и там светлые борозды посреди библиотечной пыли.
Краем глаза Лариса уловила в мутном левом стеклышке очков, как испуганно дрогнул отсвет мобильника на ладони у крашеной пигалицы. Заведующая испытала странно-приятное удовлетворение – пожалуй, оно согревало не хуже чая.
Прочистив горло, хлебнула горячего из кружки. Нарочито громко объявила:
– Библиотека скоро закрывается! Заканчиваем почитки, готовимся сдавать!
В зале неразборчиво зашелестело. С разных сторон. Лариса окинула комнату еще одним подслеповатым взглядом, уже с нового ракурса, стоя. И огонечек тепла в груди моментально угас, залитый новыми волнами неясной тревоги. В двух столах позади девушки с фиолетовыми волосами, в одном с ней ряду, сидел еще кто-то.
Еще один чечик.
Уже третий!
Они делением плодятся, что ли?
У Ларисы дрогнула рука. Жалко и жалобно звякнула чайная ложка в кружке. Несколько капель, пролившись, обожгли пальцы. В глазах на миг потемнело, заведующая зашипела от боли.
«То, что едет не спеша, тихо шифером шурша», пять букв, «гор. фольк.» в скобках.
Ну уж нетушки. Так не пойдет!
Она оставила кружку рядом с карандашом. Сняла очки и тщательно (не… спе… ша…) протерла стекла уголочком кофты. После вновь умостила оправу на переносице и, обогнув стойку, твердым шагом
