Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель

Каждое утро я ловила себя на том, что вглядываюсь в лица слуг, ища в их бесстрастных масках намек на особое выражение — знак того, что этот человек из «нашей» сети. Но тетя Элиза и ее люди были призраками. Они двигались в тишине, и это было одновременно и облегчением, и новой каплей тревоги в чашу моего постоянного напряжения.

И каждую ночь, уединившись в своей роскошной уборной, я доставала из-за мраморной плитки спрятанный блокнот и дрожащей, но точной рукой вносила в него новые строки. Блокнот превращался в оружие. В нем были обрывки фраз, случайно оброненные Лорреном в моменты расслабленности или горделивого самовосхваления:

«…финансы короны требуют твердой руки, а не старческого трепета…»

«…Ментенон держится лишь на прихоти угасающего солнца…»

«…мой банкир в Венеции надежнее, чем вся королевская казна…» (Имя, к сожалению, не названо).

Рядом с этой записью я нарисовала вопросительный знак, такой острый, что он проткнул бумагу. Имя банкира. Это мог бы быть ключ.

«…этих глупых овец в Париже легко направить нужным путем, стоит лишь бросить немного золота и громких слов…»

И самые опасные, участившиеся намеки, которые он бросал с видом томного обожания, но в которых сквозила железная воля:

«…как жаль, что такой алмаз, как вы, не вправлен в корону, ему подобающую…»

«…представьте, моя дорогая, как бы мы управляли этим двором вместе…»

«…вдовство — такая хрупкая формальность для женщины вашего характера и красоты…»

Каждая запись заканчивалась холодным анализом: «Пытается проверить мою готовность к измене», «Лесть, смешанная с угрозой», «Его тщеславие застилает разум».

Каждый скрип половицы за дверью заставлял меня вздрагивать и прижимать блокнот к груди. Я заучивала записи наизусть, чтобы в случае опасности единственным доказательством были лишь, чернила в моей крови. Версаль — это дворец, где стены не только видят, но и шепчут. И я должна была шептать тише них.

Однажды утром, во время урока рисования с Колетт (я делала поразительные успехи, чему герцог наигранно умилялся), я выводила карандашом идеальную линию, копируя яблоко на столе, и мысленно рисовала куда более интересные схемы: связи при дворе, денежные потоки, слабые места Лоррена. Мое яблоко получалось идеальным. Ко мне подошла Мари и незаметно сунула мне в руку крошечный, туго свернутый клочок бумаги. Мое сердце заколотилось. Ответ от тетушки Элизы.

Бумага была особой, тонкой и прочной, с едва уловимым запахом лаванды и чего-то химического, словно ее пропитали защитным составом. Уже сама ее фактура была сообщением: мы не играем.

Бумага обожгла пальцы, как раскаленный уголек. Кровь ударила в виски, заглушая на мгновение сладковатый голос Колетт, объясняющей перспективу. Мир сузился до этого крошечного свертка в моей влажной ладони.

Развернув его под предлогом поправки корсета, я прочла короткое, зашифрованное послание: «Садовник нашел редкий венецианский рецепт. Урожай лаванды и роз в Домене обещает быть обильным. Управляющий Бернар и экономка Жизель готовы к дистрибуции. Контракт подписан. Ждем корабль».

Лео был жив. Он действовал. Он не просто выживал в Венеции, а добился для меня того самого выгодного контракта на поставку парфюмерии и косметики, используя мои рецепты и ресурсы поместья Домена. Бернар, мой верный управляющий, и сама Жизель, теперь экономка, взяли все под свой контроль. Это была не просто финансовая опора. Это была сеть. Моя сеть. Тихая, невидимая, растущая в тени могущества де Лоррена.

Венецианский корабль, груженный флаконами с ароматами Домена, экономка, учитывающая каждую потраченную су на лаванду, управляющий, организующий перевозки… Это были не абстрактные понятия, а нити, сотканные Лео и тетушкой, которые тянулись через всю Европу, чтобы я могла держать их в руках здесь, в самом сердце львиного логова.

Я ощутила прилив силы, острый и холодный. Когда Лео вернется — а он вернется, — мы будем не просто двумя обиженными аристократами. Мы будем обладать деньгами, влиянием и, самое главное, компроматом, который я так старательно собирала. Но вместе с силой пришла и новая, леденящая догадка: если я смогла создать эту сеть, значит, у Лоррена их десятки. И он мастер игры, в которую я только учусь. Одна ошибка, одна расшифрованная записка, один неверный взгляд — и все рухнет. Мы обрушим на своих врагов не эмоции, а мощную, выверенную бомбу. Лишь бы все шло так же гладко. Лишь бы моя хрупкая, двойная игра не дала сбоя.

Прогулки, обеды, уроки рисования, ядовитые комплименты, записи в блокнот, тихая переписка с тетей Эгриньи… Жизнь превратилась в сложный, изматывающий танец.

Танец, в котором я кружилась в слишком тесных объятиях партнера, чувствуя на себе его взгляд, который видел не меня, а фигуру на своей шахматной доске. Иногда мне казалось, что я слышу, как по другую сторону двери в мои покои затихает чье-то дыхание. Служанка? Шпион? Или мне уже везде мерещатся тени?

И вот однажды, во время очередного ужина, де Лоррен, откинувшись на спинку стула и любуясь мною, произнес с небрежной легкостью, за которой скрывалась тщательная подготовка:

— Знаете, моя сияющая Виктория, скучный Версаль скоро воспрянет. Месяц — и король дает бал. Не один из этих чопорных приемов, а нечто… грандиозное. В честь… очередной победы наших войск, — он махнул рукой, словно детали были не важны.

Он сделал паузу, давая моему воображению нарисовать картину: море свечей, шелест шелков, сотни глаз, устремленных на нас. Его рука небрежно лежала на столе, и я заметила, как он провел пальцем по резному узору на рукояти своего ножа для фруктов — медленный, уверенный жест властителя.

— Готовьте ваше самое ослепительное платье. Я хочу, чтобы в тот вечер все увидели настоящее сокровище Франции. И поняли, кому оно принадлежит.

Он смотрел на меня с вызовом и обещанием. Я улыбнулась, опустив ресницы, внутри замирая.

— Вы интригуете, герцог. Я уже начинаю волноваться.

— Волноваться? — Он рассмеялся. — Нет, моя дорогая. Вам стоит начать… готовиться. Это будет вечер, который запомнят все. Он изменит все. Для вас. Для меня. Для Франции.

Я улыбалась, поднимая бокал в ответ на его тост, и думала о том, что мое «ослепительное платье» на его балу, должно быть, будет траурного черного цвета. Ирония судьбы, которую оценила бы только я одна.

Он ушел, оставив меня с тревожным предчувствием. Бал. Месяц спустя. Это была не просто вечеринка. Для Лоррена это была сцена. И он готовил для меня главный спектакль. Я не знала, что именно он задумал — объявить о своей «помолвке» со мной? Публично унизить Ментенон? Продемонстрировать королю свою силу?

Или что-то более страшное, о чем я даже