Бывшие. Без права выбора (СИ) - Герц Мия

Мы лежим так, просто глядя друг на друга. Воздух в номере больше не режет лёгкие, не давит свинцовой тяжестью. Он мягкий, тёплый, наполненный тихим покоем, которого я не знала уже много лет. Я чувствую, как всё моё тело, каждая его клеточка, наконец-то расслабляется. Мышечные зажимы, которые стали моей второй кожей, отпускают. Дыхание выравнивается и становится глубоким.

Я закрываю глаза, погружаясь в это забытое чувство полной безопасности. Ощущение, что за твоей спиной есть стена, которая никогда не рухнет. Что тебя не предадут. Не бросят. Что ты дома.

Его пальцы медленно, почти гипнотически, поглаживают мою спину. Это не ласка, ведущая к чему-то большему, это укачивание и утверждение: «Я здесь. Всё кончено. Можно отдыхать».

И я отдыхаю. Впервые за шесть долгих, изматывающих лет я позволяю себе отпустить контроль. Позволяю себе уснуть в объятиях человека, который когда-то разбил мне сердце, а теперь по крупицам собирает его обратно. Потому что я наконец-то понимаю, он не собирает его один. Мы делаем это вместе.

Уже перед тем, как окончательно провалиться в сон, я чувствую, как его губы касаются моих волос.

– Спи, Соня, – шепчет он. – Я больше никуда не уйду.

Двадцать шестая глава

В щель между шторами пробивается узкая полоска солнечного света. Она накрывает его руку, лежащую у меня на талии. Тяжёлая, тёплая, настоящая. Я лежу неподвижно, боясь спугнуть это хрупкое, почти нереальное ощущение.

Обычное утро. В чужой стране, в больничной гостинице, где воздух пахнет стерильностью и одиночеством, но сегодня всё иначе. Сегодня оно принесло с собой надежду. Она струится по солнечному лучу, разливается теплом под его ладонью, пульсирует в тишине, нарушаемой только нашим с ним дыханием. Ровным. Синхронным.

Я не одна. Эту мысль я бережно разворачиваю внутри, боясь поверить.

Рядом тот, кого я… кого я люблю. Да. Люблю. Как бы я ни отнекивалась, ни пряталась за стеной обиды, ни убеждала себя, что всё кончено. Это враньё. Глупое, бесполезное враньё, которое рассыпалось в прах под тяжестью его признаний и тёплом его тела.

Он шевелится во сне, и его рука непроизвольно сжимает меня чуть крепче, притягивая к себе. И я позволяю этому случиться. Прижимаюсь спиной к его груди, чувствую ритм его сердца у себя за спиной. Это биение – самая надёжная мелодия из всех, что я знаю.

Дом. Вот что это такое. Не место, а человек. И мой дом, который я сама же и сожгла шесть лет назад, чудом оказался не разрушен до основания. В нём уцелел фундамент. И мы, два упрямых, искалеченных дурака, начали по камешку его восстанавливать.

Он просыпается без суеты. Просто его дыхание меняет ритм, а пальцы слегка поглаживают мой бок через ткань футболки.

– Уже утро? – его голос хриплый от сна, и сейчас это самый лучший звук на свете.

– Утро, – откликаюсь я.

Мы не говорим о вчерашнем. В этом нет нужды. Он приподнимается на локте и нависает надо мной. Его бездонные глаза изучают моё лицо, словно ищут подтверждения, что это не сон.

– И ты здесь, – констатирует он, и в его голосе слышится лёгкое, почти детское удивление.

– Я здесь, – киваю я, и губы сами растягиваются в улыбке, настоящей, невымученной впервые за долгие годы.

Он целует меня. Медленно, глубоко, без той вчерашней отчаянной ярости, и сейчас в этом поцелуе – обещание. Обещание нового дня. Обещание будущего.

Но будущее тоже может быть разным. Есть то, что мы только что обрели, а есть то, что ждёт нас за дверью этой комнаты. Тень, нависшая над нашей дочерью, не исчезла. Она лишь отступила на несколько часов, подарив нам передышку.

– Макс, – тихо начинаю я, когда мы, наконец, отрываемся друг от друга. – Насчёт Лики… и терапии.

Я чувствую, как его тело напрягается, но в его глазах нет былого противостояния. Есть лишь сосредоточенное внимание.

– Я слушаю, – говорит он.

– Я… – глотаю комок в горле. – Я боюсь. Боюсь до оцепенения, до тошноты. Эти пятнадцать процентов… они горят у меня в голове, словно выжженное клеймо.

– Я знаю, – его ладонь ложится мне на щёку. – Я тоже боюсь.

Эта простая фраза разбивает последние остатки моей защиты. Он не всесильный титан. Он такой же испуганный родитель, как и я.

– Но мне не спалось, и я много об этом думала, – продолжаю я, глядя ему прямо в глаза. – Думала о том, что ты сказал. О восьмидесяти пяти процентах и о её жизни. Полноценной жизни. А консервативное лечение… это ведь просто отсрочка. И я не могу… Я не могу лишить её шанса.

Он замирает не дыша. В его глазах вспыхивает осторожная, почти невероятная надежда.

– Ты хочешь сказать…

– Да, – выдыхаю я, и вместе с этим словом из меня будто выходит какой-то ядовитый пар. – Мы попробуем. Мы дадим ей этот шанс.

Он на секунду закрывает глаза, и его плечи опускаются, словно с них сняли неподъёмную тяжесть. Когда он снова смотрит на меня, в его взгляде бездонная, всепоглощающая благодарность.

– Спасибо, – шепчет он, и его голос срывается. – Спасибо, что доверяешь мне.

Он целует меня снова и теперь в этом поцелуе – клятва. Клятва бороться вместе. До конца.

Приведя себя в порядок, мы отправляемся к Лике, и его рука лежит на моей пояснице. Лёгкое, ненавязчивое прикосновение, которое придаёт мне сил и уверенности.

Дочка сегодня бодрее. Она сидит в кровати и раскрашивает картинку, которую Макс принёс ей вчера. Увидев нас, она сияет.

– Мама! Дядя Максим!

Он не морщится, не поправляет её. Его лицо озаряет такая тёплая, такая беззащитная улыбка, что у меня сжимается сердце. Он подходит, садится на край кровати и берёт её маленькую ручку в свою.

– Ну что, принцесса, как ты себя чувствуешь? – его голос нежен и спокоен.

– Хорошо, – кивает она. – А мы сегодня будем рисовать?

– Обязательно будем, – обещает он.

Спустя час Макс начинает собираться на встречу с юристами и администрацией клиники, чтобы подписать все необходимые бумаги.

– Мне нужно лично присутствовать на этом совещании, – сказал он, целуя меня в висок. – Евгения подключила своих юристов из международного отдела, поскольку без них процесс может затянуться. Я постараюсь быть быстрым.

Я остаюсь с Ликой, читаю ей сказку, но мысли витают где-то далеко. Эта надежда, такая яркая утром, теперь кажется хрупкой стекляшкой, которую так легко разбить. Значит, она здесь. В Майнце. Действительно, куда же мы без неё. Макс сказал это так буднично, как о чём-то само собой разумеющемся. Их деловая машина не остановилась даже здесь, на краю пропасти.

Когда Лика засыпает, я целую её в макушку и выхожу в коридор. Стерильный, бесконечный, гулкий. Я иду, почти не глядя по сторонам, погружённая в свои тревожные мысли.

А затем замечаю их.

Они стоят в нише у огромного панорамного окна, за которым открывается вид на чужой город. Максим и Евгения. Получается, совещание уже закончилось? Он стоит ко мне вполоборота, а она лицом. Макс смотрит в свой планшет, а она что-то показывает пальцем, и её поза выглядит довольно напряжённо.

Её взгляд скользит по коридору и цепляется за меня. В её глазах тут же вспыхивает холодная злоба. И расчёт. Она словно только и ждала этого момента.

Далее всё происходит за доли секунды. И вместо напряжения я вижу сладкую, ядовитую уверенность. Она кладёт руку ему на предплечье. Тот самый, фамильярный, полный права жест, который я возненавидела с самого начала. И говорит, громко, отчётливо, глядя прямо на меня:

– Не волнуйся, Макс, милый. Я же с тобой. Мы всегда справлялись, справимся и сейчас. Твоя... временная слабость ничего не изменит. Мы с тобой как были, так и останемся вместе.

Двадцать седьмая глава

Её ядовитые слова повисают в воздухе.

«Временная слабость». «Мы будем вместе».

В первый момент меня охватывает знакомая леденящая волна: предательство, боль, желание развернуться и бежать. Это старый, изъезженный путь, который уже привёл нас к шести годам разлуки. И тут же, будто щелчок, внутри что-то переламывается. Нет.