Отрада - Виктория Богачева

— Ох, и неподобающе елозит наша витязева невеста… — молвила острая на язык девка, и Отрада укоризненно покачала головой, пряча улыбку за кашлем.

Многие девки не любили Забаву. Слишком рано та возгордилась и нос задрала, что станет женой гридню из дружины! А ведь сватовство-то еще и не случилось, а она уже воображала себя княгиней, не меньше!

— Ходит по свету в людском обличье великая Мара-Морена, — тихим, вкрадчивым голосом завела Забава, и у Отрады за шиворотом побежали муравьи. Уж что-то, а басни девка складно сказывала!

— И любо Богине потешаться над людьми перед тем, как попадут они в ее мертвое царство, в темную-темную Навь. По-всякому Мара-Морена может рассудка лишить, но занятнее всего ей глядеть, как человек сам себя губит. Говорят, однажды Богиня заплакала, и слезы ее, упав на землю, превратились в диковинные самоцветы. Тому, кто волей али разумом слаб, кто недоброе замыслил, нашептывают камни страшные слова. Говорят, заради них творили люди ужасные вещи. Но не будет счастлив тот, кто их заполучит. Лишат камни его разума, толкнут на лихое дело.

Забава потянулась к чарке с киселем, чтобы смочить горло, и в горнице такая тишина повисла, что и писк мышиный раскатом грома показался бы. Притихла даже Стояна, которая рассказчицу на дух не переносила.

— А девкам, девкам можно эдакие самоцветы носить? Я б на себя примерила, — спросил кто-то из дальнего угла, и по лавкам зашелестел приглушенный смех.

Забава раздосадовано цокнула. Баснь она еще не закончила сказывать.

— А не сам ли Зорян Нежданович такое придумал? — не утерпев, вступила Стояна. — Али иной муж. Лишь бы бабам самоцветы на ярмарке не брать. То, мол, камушки Мары-Морены, негоже их в избу тащить!

Тут уж вся горница смехом грянула, и Забава от досады покраснела. Фыркнула, словно лисица, перекинула длинную косу с плеча на плечо и белые руки на груди сложила. Ее ближайшие подружки кинулись утешать, вдвоем нашептывали что-то горячо ей в уши и все косились на довольную, подбоченившуюся Стояну.

— Ты глупа, коли мыслишь, что я выдумку дедову тут пересказала, — Забава заговорила, когда утих смех. — А это взаправду все. Я слыхала, как дед однажды про самоцветы эти с мудрыми людьми говорил. Тебе не чета!

И коли сперва Забаве сызнова поверили, то последними словами она себя выдала. Говорила в девке великая обида, что над баснею ее посмели насмехаться.

— Маре-Морене и дела до людей нет. Станет она так забавляться, — с сомнением протянула светленькая Добруша, склонив голову на бок. — Она в Нави хозяйка и госпожа. Что ей Явь с живыми?..

— Если б я на самоцветы глядела, может, и сама рассудка лишилась. Уж большо хороши они! — вставила третья девка, и веселый смех снова ручейком потек по горнице.

Забава же насупилась, надулась пуще прежнего и ни словечка за весь вечер больше не сказала.

Когда поздним вечером девки разошлись по избам, Отрада задержалась подсобить подружке: собрали опустевшие чарки, вымели сор от разломанного каравая.

— Ты чего, пригорюнилась никак? — окликнула ее Стояна. Давно она присматривалась к задумчивой, даже пуще обычного молчаливой Отраде. — Али Забавка испужала? Так ты не бойся, нам такие самоцветы не носить!

— Ой, ну что ты, что ты, я и думать про них забыла уже! — Отрада махнула рукой и выдавила из себя улыбку.

Подруге она соврала. Лишь про баснь она и думала. Все мстилось, что где-то слыхала уже сказ про самоцветы Мары-Морены. Мстилось что-то знакомое в словах Забавы. Крутилась в голове мысль, но все ускользала и никак не давала поймать себя за хвост.

9.

После тех посиделок, когда осерчала Забава, Отрада порадовалась, что с приданым уже почти закончила, еще седмица – и все. Лежали в сундуках в избе у старосты расшитые рушники да рубахи, высокими стопками были сложены полотнища, которые заберет Забава в новый дом к мужу. Отрада довольна была несказанно. Дождаться не могла, когда на последнем сундуке закроет крышку тетка Русана.

Совсем неуютно ей было в избе старосты. Перван стал чаще показываться в горнице, пока она корпела над полотнищем, снова садился на ту самую лавку напротив Отрады да глядел немигающим, смурным взглядом.

У нее и нитка в руках путаться начала – где это видано, отродясь она ни одной нитки не спортила, а тут! Тревожно ей было. И страшно самую малость. Вроде и не делал он ничего дурного, и в избе всегда людей полно, и одну ее никогда не оставляли. Но Отрада все же боялась и с каждым днем все неохотнее плелась в избу старосты. Но делать было нечего: уж коли взялась за что-то, так доведи до конца. И монетки, которые ей небрежно отсыпала Русана, лишними для них с матерью не были.

В один из дней, уже когда наступила пора полевых работ, и мужики взялись за соху, Отрада в последний раз пришла в избу старосты Зоряна. Осталось ей одно полотнище закончить, и все.

Работая, она мурлыкала незатейливую песню, но резко замолчала, когда в горницу вошел Перван. Невольно притянула к груди недошитый поясок и заерзала на лавке. Откуда бы в такой час оказаться в избе здоровенному мужику? На поле они ведь все нынче спины гнули. Даже кузнец пошел подсобить, вместе со всеми землю вспахивал. А тут... старосты сын, и в избе?

Отрада прикусила губу и не посмела поднять головы, чтобы ненароком не привлечь к себе внимание Первана. Но тому это было и не надобно.

— А что, мать тебя не учила при старших с лавки подрываться? – спросил он, остановившись в дверях. На нее он смотрел тяжелым, мрачным взглядом, из-за которого у нее по спине поползли муравьи.

Отрада поспешно подхватила в руки шитье и встала, прижавшись ногами к лавке. Обычно девок за работой не трогали. Коли вскакивать всякий раз, когда в горницу кто-то входит, можно за день и нитки единой не выпрясть.

— Прощения прошу, замешкалась я, — тихо произнесла она, разглядывая дощатый пол у себя под ногами.

Она почувствовала сильную ярость, что исходила от Первана, и ей сделалось страшно. Он возвышался в дверях – огромный, крепкий мужик, который двумя ладонями гнул подкову на ярмарке. Она против него – былинка. Сломает и не задумается даже. Невольно она сжала поверх рубахи