Половина пути - Юля Тихая
Зози выпустила вверх кольцо дыма.
— Это всё давно было уже, — сам с собой заспорил Брент. — Всё не важно уже. Она дома, найдёт себе кого-нибудь другого…
— Ага, — меланхолично отозвалась Зози. — Может, уже нашла.
И заржала:
— А чего лицо-то так перекосило?!
Брент никогда не считал себя человеком большой фантазии. Ну, право слово, где он — а где фантазия? Пространственное мышление, изобретательские задачи — в этом он поднатаскался, а фантазия — это другое, это для лириков всё.
Для лириков или нет, но представлять Ольшу было очень легко. Память, казалось, сохранила её в подробностях, в тысячах разных кадров. Огромные глаза, взгляд снизу вверх, растрёпанные мягкие волосы, так и липнущие к пальцам. Прикушенная губа, запах и вкус, тихий всхлип, коготки на шее, расходящееся по коже тепло. Лицо, с которым она творила свою магию, вдохновлённое, по особенному красивое, и то, как она нащупывала в схемах решения. Пальцы, почёсывающие ленивого шитаки. Изгиб спины…
И представить её с другим тоже было легко. У ольшиного ухажёра в этой картинке не было лица, зато была аккуратная ухоженная бородка и щеголеватый бордовый галстук. Звали его Кин — Брент не смог бы сказать, откуда взял это имя. И Ольша смотрела на этого своего Кина с ужасной, душащей смесью надежды, отчаяния, боли и тяги, совсем как когда…
— Ты послушай старую больную женщину, — Зози снова выдохнула вверх дым и поправила шаль, а Брент только теперь сообразил, что сигарета в его руке тлеет вхолостую, и что замёрзли пальцы. — Я знаешь сколько раз говорила людям, что их родной вот сейчас умер у меня в кабинете? Десятки обмороков были, кому-то сразу плохо сердцем, кто-то рыдать и выть, кто-то руки трясёт и благодарит непонятно за что, ну, проклинали тоже, бывало. Но вот ни разу мне не сказали: ах, зачем же я её любил, мог бы послать к стихиям, тогда бы сейчас не болело. Ни разу, Брент.
Это был, может быть, первый раз, когда она говорила с ним без издёвки, и от такой Зози мурашки бежали по спине.
Но вот она снова закурила, и это неожиданное чувство схлынуло. А Зози пожала плечами:
— Но ты-то, конечно, как знаешь.
Глава 9
Нет, нельзя сказать, чтобы разговор с Зози за куревом стал для Брента великим божественным откровением и привёл к просветлению. Зози могла многое о себе воображать, но никакой глагол не сможет жечь сердце, если сердца нет.
Скорее, отвратительный кошмар и навязчивые образы тем утром наконец-то во что-то сложились. И это что-то, затвердев и гневно толкнувшись в грудину, признало: потерять эту девушку было бы глупо.
С ней Бренту не снились такие сны и не хотелось курить. С ней он сам был какой-то другой, легче, лучше. И, наверное, счастливее.
От этой мысли очень захотелось выпить, но Брент предпочёл на целый день с головой утонуть в работе. Не помогло: в обед он с удивлением обнаружил пустоту в сигаретной пачке и в груди.
От этой находки до решения оставался один шаг. Крошечный, вовсе незаметный со стороны шаг, — но Бренту пришлось ради него стиснуть зубы до скрипу и одуреть от курева до пьяного.
Сам воздух, казалось, стал плотным и противился. В мутной башке — то куски снов, то табличка с именами, то вмороженные в лёд волосы. Вязкий привкус железа во рту. Дрожащее, едкое ощущение в желудке. Страх?
Вечером Брент купил билет на дилижанс. Вложил его в нагрудный карман, к удостоверению, — и в тот же момент почувствовал себя лучше.
❖❖❖
Грушевый фестиваль, или как там назывался этот местечковый праздник с сидрами, был только через неделю. Но Брент решил, что нечего Ольше гулять с Кином лишнюю неделю, когда можно уже сейчас обозначить, что ему здесь не на что рассчитывать.
Ну, сколько они с этим Кином могут вместе? Несколько недель? Хм, — почти столько же, сколько Брент с Ольшей провели в дороге. И он, может быть, приличный мужчина, которого одобрит ольшина своеобразная мать, живёт там же, в респектабельном Садовом, слова ей говорит красивые…
Вот пусть он и нравится дальше её матери. А сама Ольша передумает. Её можно переубедить, Брент знает уже о ней много важного, у них прошлое, стихии, другое всякое. Кин обломается.
На мгновение Брент размечтался, что Кин окажется идиотом и попробует решить вопрос по-мужски. Тогда можно будет безнаказанно разбить его холёное лицо.
А Ольша… Ольша обижена, наверное. Она имеет полное право быть обиженной. Будет смотреть настороженно, кусать губы, отвечать отстранённо. И потом, когда он преодолеет первое сопротивление, ещё долго дуться и фыркать. Огневичка и девчонка, живая, искренняя в эмоциях, яркая. Пусть фырчит… пусть.
В пятницу после обеда Брент, возрадовавшись короткому дню и торопливо распрощавшись с коллегами, поспешил не на станцию — в прачечную. Ольша морщила нос на запах табака, и в дороге Брент старался курить в стороне от Ольши, а потом чистить зубы или хотя бы споласкивать рот. Теперь он, тьфу, весь провонял насквозь фабричной дрянью, да ещё и напрочь отбил себе нюх. Но работница прачечной, посмеявшись, заверила, что вещи пахнут только мылом.
Заглянул в кондитерскую, выбрал на роль взятки аккуратную коробку шоколадных конфет. С минуту посомневался перед инженерной лавкой, всё-таки зашёл, присвистнул ценам, расплатился чеком. Дома тщательно побрился.
Почти три часа поездки до Садового Брент сочинял речь. Наверное, её стоило бы набросать в блокноте, но на него и так косились; да и не читать же признания девушке по бумажке!
Садовое тонуло в ранней зимней темноте. Здесь было прохладнее, чем в Светлом Граде, и гораздо тише; площадь казалась сонной. Но цветочная лавка здесь нашлась: везти букет в дилижансе Брент поостерёгся, помнётся и превратится в веник.
— Посоветуйте что-нибудь, — неловко попросил он. — Красивое, для девушки.
— Розы тепличные у нас хорошо берут, — с готовностью отозвалась цветочница. — Вот эти, бордовые, только вчера…
— Лучше без шипов, — перебил её Брент. — Мне, возможно, в лицо ими прилетит.
Женщина посмотрела на него с любопытством. А букет собрала красивый, из зелени, незнакомых Бренту мелких белых цветочков и чего-то отдалённо похожего на розы, но нежнее и мягче.
— Ленту вам какую? Сюда можно розовую, девушкам ещё в цвет глаз часто берут или к шляпке. Если я знаю вашу избранницу…
