Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

Мы встречались, хотя это были такие, подростковые отношения, немного незрелые. Она сидела на мне верхом. И когда я повернулся, показав левую сторону лица, она остановилась и попросила повернуть голову так, чтобы перед ней была «здоровая» кожа, справа. Это была девушка, с которой я потерял девственность. В ту ночь я даже не разделся. Пытался спрятать каждый сантиметр тела. И так же делал со всеми остальными, с кем был после.

Сердце сжимается так, что перехватывает дыхание. Я с трудом сглатываю и пытаюсь произнести его имя — без толку.

— Я был бы лицемером, если бы не признал: большинству я кажусь привлекательным, и вообще, я не урод. Но правда в том, что люди, увидев что-то красивое, почти всегда будут утыкаться взглядом в единственный изъян.

Я молчу. Знаю, он не закончил.

— Прости за то, что было минуту назад, — шепчет он. — Иногда инстинктивно подставляю «другую» сторону. Независимо от того, кто передо мной.

Я ерошy ему волосы — просто, по-тёплому, чтобы отвлечь. Получается: губы расплываются в широкой улыбке.

— Ты когда-нибудь думал набить тату на шрам? — спрашиваю внезапно.

— Да. А что?

Я выпрямляюсь, всё ещё сидя на нём верхом. Меня осеняет идея, и мысль начинает бежать быстрее рук.

— Раздевайся. Сними всё.

Хайдес выгибает бровь и не двигается.

— Моя пауза вызвана тем, что я не уверен: ты просишь не ради секса. И это меня тревожит.

Я фыркаю и задираю край его свитера, оголяя часть пресса. Видеть его голым и ничего не делать будет задачкой, да.

— Не возражай — и слушайся, пожалуйста.

Больше убеждать не нужно. Он одним движением стягивает свитер; я встаю, чтобы он снял штаны. Он смотрит из-под ресниц, указывая на боксеры. Я киваю — и они летят следом. В итоге он ложится на кровать и ждёт.

Я открываю ящик стола, достаю чёрный маркер — прячу его, не показывая. Затыкаю в задний карман джинсов и снова усаживаюсь к нему на бёдра.

— Можно я нарисую, как я вижу твой тату?

Его взгляд не отрывается от моего. Лунный свет скользит в окно и серебрит его черты.

— Рисовать на моём теле?

— Да. Я неплохо рисую. Хочу показать, каким он мог бы быть, — объясняю.

Хайдес закидывает руки за голову и просто смотрит — молчаливое «начинай». Несколько секунд я только любуюсь его оголённым торсом, забывая, что вообще собиралась делать.

С колпачком маркера во рту я провожу чёрные линии по его тёплой коже. Свет не идеальный, но достаточный, чтобы видеть, что получается. Я концентрируюсь на ходу пера — не на его взгляде, впившемся в меня, не на совершенстве тела подо мной. Он лежит неподвижно, а я вожу им, как мне нужно, чтобы закончить рисунок.

Я улыбаюсь себе под нос и тороплюсь, чтобы он не успел начать ёрзать.

— Осталось только лицо… — бормочу, поймав новую идею.

Хайдес приподнимает бровь — явно не в восторге:

— Я никогда не буду бить тату на лице, Хейвен, так что не…

Я подаюсь выше, чтобы дотянуться. Хайдес вздыхает и подставляет шрам на левой щеке. Я обвожу его контур чёрной линией — и добавляю четыре буквы.

— Хейвен, — откликается он. — Ты только что написала «Diva» на моём шраме? На лице?

Он, должно быть, следил глазами за моими буквами. Цокает языком, отбирает маркер, находит губами колпачок у меня между зубов и закрывает. Закидывает руку назад и швыряет его куда-то.

— Ладно, ладно, я закончила. Иди в ванную, посмотри, — сдаюсь я.

— Нет. Лучше расскажи сама. Мне нравится, как ты видишь меня и мир. Тебе я верю больше, чем собственным глазам.

От этой нежности у меня сердце пропускает удар. Я кончиками пальцев намечаю по его коже «маячки» — чтобы он понимал, где что на воображаемом тату.

— Я обвела чёрной линией весь профиль шрама, — начинаю. — А в разных точках нарисовала предметы и абстрактные вещи, которые, как мне кажется, — про твою жизнь. Первое — это Малакай, раненный мальчик. Кокон бабочки, который вот-вот расправит крылья. Сразу после — твои брат и сёстры. Гермес — это солнце, по причинам, которые нам отлично известны. Для Афины — профиль головы волка: благородство и верность. Афродита — созвездие; я не помню карту наизусть, но хочу, чтобы это было созвездие ближе всего к Венере. Я включила и Аполлона, надеюсь, это не проблема. Он — стрела без наконечника: никогда не ясно, что у него в голове и к чему он нацелен. Сейчас я не знаю, куда он её направит. Но часть меня верит, что мишень — не мы. — Я касаюсь его бока там, где «живут» Лайвли.

Перехожу к линии бёдер и ног:

— Тут всё про тебя — каким я тебя вижу. Маленькие розы, а по шраму — шипы. Они напоминают макияж, который ты делал на Хеллоуин. — Мы киваем друг другу и улыбаемся. — Дальше — облако. В ночь моего дня рождения ты сказал: я — солнце, а ты — облака, что его закрывают, чтобы жадно держать при себе. И на икре… — я опускаю взгляд, — надпись по-гречески: «Anima pura». «Чистая душа». Потому что ты считаешь себя испорченным, тогда как порочность — самое далёкое от тебя.

Глава 38. ДОЛГИЕ СТРАХИ ЗЕВСА

Долго Аполлона и Гелиоса считали одной божественной силой — покровительницей истины. Поэтому люди доверяли пророчествам Аполлона, чтобы узнать свою судьбу.

В воскресное утро, через два дня после Игр Аполлона, меня будит гроза — и неожиданное уведомление на телефоне. Новое сообщение. От Ареса.

Последние сорок восемь часов я без конца писала ему и пыталась дозвониться. Ответа не было, но хотя бы гудки давали понять: телефон включён и доступен. Что бы он ни делал, видимо, это не позволяет ему остановиться хоть на секунду и написать, что он жив и в порядке.

Я разблокирую экран дрожащими пальцами.

Со мной всё ок, самолёт из Греции прилетел по расписанию, я уже еду в Йель. Пара часов — и вернётся твой Коэнсосед. Жду поцелуй-привет от Коэн. Желательно с языком.

Как только я получила это, тут же собрала всех у себя. Зевс и Гера пришли первыми. Потом остальные. И вот мы сидим, молча, и ждём.

Ну, «молча» — это громко сказано. Лиам и Герм слишком энергичные, чтобы сидеть спокойно, — уже режутся в карты.

Почти полдень, когда дверь распахивается и на пороге появляется Арес. Кажется, на нём всё та же одежда, что в ночь игр Аполлона. Плюс чёрный рюкзак.

Никто не издаёт ни