Жениться по любви - Бок, Хильдур

вообще пообщавшись недельку с детьми, сир Ламберт, видимо, осознал вдруг, что он уже не просто младший брат барона, а глава собственной семьи. И что в делах семьи этой следует навести порядок. А раз уж он что-то решил, то действовал быстро и жёстко. Они ещё толком дух перевести с дороги не успели, как Катерина оказалась женой кузнецова сына, а Герту начали учить вместе с младшими кузенами: бой на деревянных мечах, дорожка с препятствиями, поездки верхом — пока, разумеется, во дворе замка… Катерина возмутилась, что из её девочки делают какую-то мужиковатую наёмницу: на кого она будет похожа годам к двенадцати от таких занятий? На сиру Симону, Канн прости? Ламберт коротко и сухо послал её нянчиться с полугодовалым младенцем, а у ж о своей дочери, заявил он, он позаботится сам, как сам же сочтёт нужным. Ну… понятно, кто оказался в его внезапном рвении виноват: Катерина, косясь на Елену, прошипела что-то про змеищу, которой чужие дети, видать, спать не дают спокойно. И получила такую оплеуху, что не устояла на ногах. Кажется, Ламберт никогда раньше не бил её, потому что перепугалась она до онемения.

— Эту змеищу зовут госпожа Елена, — медленно и тяжело проговорил он, придавливая мельничиху взглядом к заснеженным булыжникам двора; она даже отползти, не вставая, попыталась, побледнев так, что румяна выступили некрасивыми, совершенно чужеродными пятнами на помертвевшем лице. — И она моя законная супруга, мать моей приёмной дочери. Двадцать плетей за дерзость…

— Сир Ламберт! — возмутилась Елена. — Это мать вашей родной дочери!

Он глянул было на неё так же, как на Катерину, но на удивление быстро сообразил, что она-то не дочка мельника из городка, принадлежавшего его брату.

— Хорошо, — кивнул он. — Десять.

— Она замужем, — не уступала Елена. — Велите мужу наказать её. Вам бы понравилось, если бы меня на всеобщее обозрение разложили сверкать голыми окороками?

— Девять богов, — раздражённо сказал он, — она оскорбляет вас, а вы её защищаете?

— Не её! — сухо ответила Елена. — Вас. Вы попользовались девушкой, а теперь выставите её перед посторонними мужчинами полуголой? Её муж будет так рад и так благодарен вам!

Катерина молчала, только тихонько подвывала, не смея вмешиваться в их разговор. Народ во дворе, делая вид, что ничего не происходит, старательно изображал бурную деятельность: кто снег разгребал, кто бежал с поручением или тащил что-то на кухню. Как только косоглазие не заработали и уши не вытянули на манер заячьих, пытаясь понять, в чём там дело? Катерину в замке, как успела понять Елена, не особенно любили: и сама «больно много о себе понимала», и за её «гоблином в юбке» вечно приходилось то отмывать полы, то собирать осколки разбитой посуды и рассыпанную крупу. Елену, изнеженную горожанку, по мнению здешних жителей, не особенно жаловали тоже, но кажется, в сегодняшнем представлении героиней будет она, а злодейкой — Катерина. И было это так глупо и так некстати!

Сир Ламберт тоже молчал, хмуро глядя на супругу. Понятно, он совершенно не хотел, чтобы кто-то хоть подумать мог, будто жена им вертит как захочет. Но и не признать справедливость слов Елены он не мог: его бывшая любовница замужем, и муж её, что отвечает за жену перед богами и людьми — не он.

— Благодари мою супругу, — угрюмо обронил он. — И прощения проси, дура.

Катерина, вконец разочаровав Елену, проворно подползла к ней, вывозив юбку в грязном снегу, и поцеловала замшевую перчатку.

— Простите дуру бестолковую, ваша милость, — заискивающе проговорила она. — Так уж мне обидно за доченьку стало — сердце вперёд ума вылезло, а язык у нашей сестры что помело, сами знаете.

— Прощаю, — буркнула Елена, брезгливо выдернув руку. Захотелось даже снять перчатку и выкинуть её, даром что та была подбита мехом, но при этом удобно и красиво сидела на руке.

Сира Симона с Фридой помалкивали, не вмешиваясь в семейную сцену, и Елена, подавив тяжкий вздох, спросила супруга:

— Сир Ламберт, я вам нужна? Я бы всё-таки хотела прогуляться.

— До лавочки пекаря? — усмехнулся он. — Идите. Мне тоже купите что-нибудь.

— И хоть бы раз спросил, а есть ли у супруги деньги на лишний пирог, — фыркнула Фрида, стоило им отойти на десяток шагов.

— Если скажу, что нет, посоветует продать свои камешки, — в тон ей отозвалась Елена. — Я так понимаю, сире Аделаиде мои хризолиты спать не дают гораздо сильнее, чем мне чужие дети. Наверное, всей семье уже за… залюбила мозги, почему суконщики богаче баронов.

— А камушки правда хороши, — Фрида даже языком прищёлкнула. — Чистые, прозрачные, без трещинок, без вкраплений — только зачаровывать. Попросите Фелицию, на хризолиты лечебные чары лягут как родные. А она хоть денег заработает, оденется потеплее, а то она, похоже, из Зеленодолья бежала не чуя ног, в чём была.

— Я не повезла их сюда.

— Да? Ну… в общем, правильно. Куда их тут надевать?

Елена кивнула: некуда. Совершенно. И густо-красные, как зёрна настоящих заморских фруктов, гранаты здесь надеть некуда, и жемчуг. И вообще, хотелось держать все по-настоящему дорогие вещи подальше от госпожи баронессы, до сих пор болезненно переживающей, что младшая невестка возмутительно богата — и при этом совершенно не настроена делиться.

***

Дурацкий день, когда он поднял руку на женщину, и кончиться должен был по-дурацки. Дверь была тяжёлой и плотной, но надрывные стоны из-за неё были вполне различимы. Ламберт в раздражении рванул её на себя, в несколько шагов пересёк что-то вроде приёмной, устроенной Каттен за то время, что сам Ламберт провёл в Озёрном, и влетел в спаленку целительницы. Где топтались у кровати, тискаясь и сдирая друг с друга одежду, Каттен и кто-то, кого Ламберт узнать не смог — тот стоял к нему спиной. Ламберт возмущённо рыкнул, но Каттен, отстранив любовника, махнула на ворвавшегося рукой. Что-то мягко ударило Ламберта под колени, и он мешком свалился на пол. Он попытался вскочить, но с ужасом понял, что не может не только встать — даже голову повернуть. Мышцы отказали, и все кости словно бы вынули из него, только глазами двигать и мог.

Каттен меж тем накинула плащ прямо поверх наполовину снятой одежды и сказала с сожалением:

— Прости, милый, не сегодня.

Она загораживала собой своего неудавшегося любовника, Ламберт мог видеть только чьи-то штаны и сапоги