Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

Обнимаю его за шею, перебираю пальцами волосы у основания затылка.

— Ádis mou, — шепчу, не переставая гладить.

Он закрывает глаза и отдаётся моим прикосновениям. Высокий, крепкий парень — и сворачивается между моих ног, ловит каждое движение моих пальцев.

— Нравится, когда ты говоришь по-гречески. Но боюсь, одной греческой речью меня не отвлечь.

Я на секунду задумываюсь.

— Думаешь, нет, agápi mou?

Его руки скользят мне на талию, притягивают к себе. Даже стоя на коленях, он всё равно выше, но наши лица оказываются на одном уровне. Он касается кончиком носа моего.

— Тогда мои уроки не зря.

— Не проведёшь, — дразню. — Я видела, как ты весь засветился, когда я назвала тебя «любовь моя» по-гречески.

Он закатывает глаза:

— Только не вздумай это распространять. У меня репутация повелителя Аида.

— Нет, Хайдес, потому что ты не настоящий греческий бог. У тебя просто его имя, — невозмутимо напоминаю. — Вам всем пора на семейную групповую терапию. Вместе с Кроносом и Реей.

Он кривится, но недолго: мои слова его забавляют. Щипает меня за бока, надеясь, что мне щекотно.

— Ты такая заноза.

Я касаюсь его щеки лёгким поцелуем:

— Заноза, которая всегда знает, как тебя отвлечь.

Он щёлкает языком и качает головой. Я чувствую, как его пальцы ныряют мне под свитер.

— Хейвен, дело не в том, что ты делаешь или говоришь. Это ты — моя отвлекашка. Сам факт твоего существования отвлекает меня от всего остального.

В том, как он это произносит, что-то не так.

— Почему у тебя такой трагический тон?

— Потому что ты не можешь иметь надо мной такую власть, понимаешь? — он сглатывает всухую. — Это страшно. Как было страшно так надеяться на Кроноса и Рею — и в итоге быть закинутым в их мир игр и обмана.

Я смотрю молча, сердце крошится в пыль. Я знаю, как ему больно — поняла это. И знаю, как им всем было больно. Не только Хайдесу. Афина, у которой броня из холодности. Афродита, пытающаяся любить всех. Аполлон, который держится в стороне. И Гермес — солнечный зайчик.

— У меня нет над тобой власти, — говорю твёрдо. Беру его лицо в ладони и прижимаю лоб к его лбу. — И я не хочу. Так же как ты не должен иметь её надо мной. Любовь — это не власть.

Он глядит так, словно зависит от моих слов, и я открываю ему тайны Вселенной.

— Если ты не хочешь власти надо мной… чего ты хочешь?

Думать не приходится ни секунды:

— Твоего счастья. Больше ничего, — большим пальцем глажу его щёку.

Хайдес кивает, уходит внутрь себя. Словно конспектирует, чтобы потом выучить.

— Любовь — это ещё и идти за тобой сюда, смотреть, как ты колотишь грушу, и отказываться ради этого от фаршированных цукини в кафетерии, — добавляю, разряжая воздух.

Выходит. Он криво улыбается:

— Любовь — это терпеть Лиама Бейкера исключительно потому, что он твой друг.

— Лиам не так уж плох, как мы ему даём понять, — неожиданно заступаюсь. — Главное — не говорить ему этого. Иначе распояшется.

Хайдес соглашается. Меня это даже чуть удивляет — косвенно он признаёт, что Лиам не ужасен.

Я уже собираюсь продолжать наш экспресс-обмен «что такое любовь», но, встретившись с его взглядом, понимаю: настроение снова сменилось. Злость ушла, но и спокойствия нет. Он прикусывает губу и тонет в своих мыслях.

— Всё в порядке?

Он едва заметно вздрагивает.

— Я одну штуку сделал. Ещё до вылета из Греции.

Я замираю.

— Что?

— Я… — он выдыхает. Его ладонь продолжает гладить мою голую кожу на пояснице, рисуя воображаемые узоры. — Я заказал санитарный рейс. Чтобы перевезти Ньюта из Греции в больницу, что ближе всего к Йелю.

Если я до этого просто застыла, то теперь даже ресницами шевельнуть не могу.

— Хайдес… зачем? — во мне уже поднимается волна благодарности.

— Я не доверяю своему отцу. И Куспиэлю не доверяю, хотя у него, может, и есть принципы. И я не могу вынести, как ты смотришь на Ньюта. Когда ты с ним прощалась, я окончательно понял, что поступаю правильно.

Мои пальцы вцепляются в его волосы; лёгким нажимом склоняю его голову, чтобы поймать взгляд.

— Ты не представляешь, насколько ты меня сейчас осчастливил.

Я смогу к нему ездить. Смогу спать спокойнее, зная, что брат не заперт в какой-то комнате в Афинах. Подальше от Кроноса и его безумия. Здесь, рядом. Не так близко, как хотелось бы, но мне хватит.

— Так ты сможешь быть рядом с ним, — кивает он. — Я тоже поеду, если ты захочешь.

Я стираю расстояние и крепко обнимаю его. Хайдес отвечает сразу. Мы застываем, сцепленные — я сижу, он всё ещё на коленях, — а я шепчу бесконечные «спасибо», и он едва не выжимает из меня воздух, так сильно прижимает.

Отстраняюсь только затем, чтобы озвучить внезапное сомнение:

— Но как ты это провернул? Это стоило кучу денег. Ты украл их у Кроноса?

Он мотает головой:

— Было бы так просто — я бы уже погасил долг твоего отца, — бурчит. И сразу видно: дальше ему сложнее.

— Тогда кто дал?

Он мнётся:

— Это деньги Гипериона и Тейи, наших дяди с тётей. Когда я рассказал о плане Зевсу и остальным, они сразу предложили попросить помощи у своих родителей.

Значит, правда — они здоровая часть семьи. Я даже слов не нахожу. Хочется ворваться в кафетерий и обнять каждого. И всё же в Хайдесе цепляет что-то невысказанное. Спрашивать не надо — он сам говорит:

— Это Арес предложил. И он же позвонил Гипериону.

— А.

Ну, это мило с его стороны. Но он всё равно козёл-провокатор с длинным языком. Верю: однажды у Афины лопнет терпение — ненадолго, знаю, — и она ему этот язык укоротит.

Ладони Хайдеса скользят с моей спины на бёдра; он слегка хлопает по ним.

— Итак…

— Кажется, ты только что заслужил моё прощение.

Его серые глаза вспыхивают радостью, но лицо остаётся спокойным:

— Я делал это не ради прощения. Это был правильный шаг после того, что мы наговорили.

Я беру его лицо в ладони и подтягиваю к себе почти вплотную. Касаюсь губ — целомудренно — и трусь кончиком носа о его.

— Спасибо. Правда, спасибо.

Он успевает коротко улыбнуться — и тут же крадёт у меня более глубокий поцелуй. Каждая клетка во мне просыпается, остро сознавая его близость. Я скольжу ладонями по шее, обвожу плечи. Полной ладонью трогаю