Принцесса крови - Сара Хоули
Так было по каждому пункту. Оба говорили умно. Оба говорили почти правильно. Если они искренни, королями они вышли бы достойными. И вот главный вопрос: сдержат ли обещания? Если попытаются — кто продавит перемены сквозь сопротивление? Порой верно — значит непопулярно, и из них двоих я знала, кому больше по вкусу популярность.
Ещё — кто станет убедительнее в роли лица, собирающего поддержку? Тут, почти наверняка, Друстан: Гектор мало бывал при дворе и слыл непредсказуемым, замкнутым, временами — жестоким. Хотя в Мистее жестокая слава не так уж и мешает, да и у Друстана стали сдавать позиции: новенькие из моего дома шептали, что он взбесил половину Дома Земли — выманивал их поддержку, а затем предал Селвина.
Оба хотели прекратить варварскую практику подменышей, но Гектор делал это уже много лет на деле — и это сильно тянуло чашу весов. Но на кону — тысячи жизней: поверит ли ему большинство, особенно если до них дошёл слух, будто он хищник?
И были вопросы личные, что зудели не хуже. Если я выберу Гектора — не закончится ли расцветающий роман Лары с Гвенейрой? Если выберу Друстана — захочет ли Каллен и дальше тренировать меня?
Я зажмурилась, чертыхаясь на себя: дело было не только в тренировках — и мне это прекрасно было известно.
В дверь настойчиво застучали.
— Войдите, — отозвалась я, рада отвлечься.
Влетела Триана. — Тебе нужно идти, — отстучали дрожащие пальцы; лицо — взъерошенная паника.
Свитки посыпались на пол: я соскочила с постели.
— Что случилось?
— Аня. У неё помутился рассудок.
Паника ударила в грудь, и я рванула за Трианой в коридор, вниз по спиральной лестнице на четвёртый этаж. Комнаты здесь заняли Благородные фейри разных домов; теперь они толпились в проходе, таращась на распахнутую дверь.
— Она ворвалась ко мне, — говорил кому-то Вилкин, тот самый земной фейри со своим белоцветущим садом. — Несла околесицу про то, что принцесса впустила фейри в дом.
Раздался знакомый крик, затем — звон бьющегося стекла. Выругавшись, я растолкала зевак.
Комната была оформлена в серо-бордовых тонах. У входа в лужице валялся алый бутон — вокруг осколки вазы. На стенах — декоративное оружие, в воздухе — запах благовонного дыма.
Аня стояла у камина и дёргала топор, закреплённый над полкой.
— Аня! — выдохнула я. — Что ты делаешь?
Топор держали скобы; она отшвырнула бесполезную рукоять и зарычала:
— Выгнать их.
— Кого — их? — у меня ухнуло сердце. — Что случилось?
— Фейри. Здесь фейри.
Она говорила так, словно ещё не до конца проснулась. Глаза красные, пустые; обернулась — качнулась, будто вот-вот рухнет.
— Эти фейри хорошие, — старалась я говорить ровно, хотя в висках звенел страх. — Ты их уже видела. Помнишь, как они пришли?
Вчера за общий ужин она не села, но стояла в проёме и слушала, как новенькие по очереди называют имена и надежды. Горячий шоколад, что я потом поставила у её двери, она проигнорировала, но я решила: это прогресс — если её не трогать, как она просит, со временем она начнёт выбираться сама.
— Это комната Вилкина, — сказала я, когда она молчала. — Помнишь, он говорил, что хочет посадить сад?
Аня смотрела, как будто слова не складывались в смысл. Я не была уверена, что она вообще видит меня — взгляд блуждал где-то сквозь. Её качало, как тонкий берёзовый прутик на ветру, и глаза снова потянуло к топору.
— Ты ходила во сне? — спросила я, подходя чуть ближе. В детстве, бывало.
Она резко оторвала взгляд от оружия, уставилась на свои дрожащие руки.
— Не помню, чтобы спала.
— Когда в последний раз — точно спала?
— Не могу. Если сплю — снится. Нельзя. Там везде вода, и огонь, и он… там.
Голос горячечный. Кожа под глазами — синяя, распухшая; настолько усталых людей я не видела никогда. Разве что мать в последние жестокие ночи болезни.
Вниз по серому бесформенному платью тянулось фиолетовое пятно.
— Ты пила? — спросила я. Слуги говорили, что последние вечера она не уносила вино вместе с подносом — я уже почти вздохнула. Но может, наткнулась на забытый погреб — или сам дом снабжал её алкоголем: Мистей же, тут никто не отказывает даже разрушительным прихотям.
— Если пью — не снится, — пробормотала она, заплетаясь в словах.
Значит, она держалась на ногах, лишь бы не видеть Осрика во сне, — а когда тело всё равно сдавалось, пыталась утопить мозг в таком дурмане, чтобы он не мог создавать сны. Итог — Аня, в бреду и пьяная, ломанувшаяся в чужую комнату и тянущаяся к топору.
— Зачем он тебе? — спросила я, боясь ответа. — Что ты собиралась сделать?
— Он должен умереть.
По рукам побежали мурашки.
— Аня, ты же знаешь, Осрика здесь нет?
— Ты их пустила, — сказала она, как потерявшийся ребёнок. — Мама говорила: никогда не зови фейри в дом. Позовёшь — они украдут всё, что любишь.
Сердце сжалось, будто его оплели те же тернии, что пожирали катакомбы Мистея. Осрик сломал Аню. Перекрутил ей разум так, что реальность больше не различалась, и даже мёртвый он крал её сон и рассудок. А я дала ей падать ниже — занятая тысячью обязанностей, не заметила, как глубоко она провалилась.
Я думала, ей нужно пространство, — а дала столько, что она в нём заблудилась.
Аня пискнула, потом с силой стала бить себя ладонями по вискам — снова и снова, будто выбивая из головы картинку.
— Перестань! — Я кинулась, схватила её за запястья.
— Не трогай меня! — взвизгнула она — и всем весом навалилась. Я оступилась о невысокий каменный бортик перед очагом — и затылком врезалась в каминную полку. Ноги подкосились; ладонью я инстинктивно упёрлась в поленья — кожа зашипела, прожигаясь. Жар лизнул рукав, тонкая ткань вспыхнула.
В комнату влетел Вилкин, дёрнул меня прочь от огня. Взмахнул — и на мой рукав рухнула вода; пламя зашипело и погасло.
— Вы в порядке? — спросил он, сжав мне плечи, когда я опять покачнулась.
Нет. Не в порядке.
Пахло палёной тканью. Я прижимала обожжённую ладонь к животу, как зверёк, и таращилась на Аню. Она стояла, прижав руки ко рту, — глаза распахнуты от ужаса.
— Оставьте её, — говорил мне Вилкин. — Вас нужно увести в безопасное место.
Но Аня всегда была моим безопасным
