Половина пути - Юля Тихая

На полке для обуви — сплошь незнакомые туфли. Мама торопливо вручила Ольше новые тапочки и причитала всё то время, что Ольша сматывала портянки и переодевалась в носки. В какой-то момент она, видимо, повысила голос, потому что наверху заплакал ребёнок.

— Это малышка Люна, — шёпотом и беспрерывно улыбаясь, сказала мама. — Я знала, что будет девочка! Альминочка очень хорошо родила, здорового ребёночка, и она такая красавица!

У Ольши немного звенело в голове. По лестнице они поднимались тихонько, мама по привычке кивала то на ванную комнату, то на шкаф с полотенцами. К счастью, отведённая Ольше комната была по диагонали от молодых родителей. Рядом для малышки Люны уже устраивали детскую, и мама коротко показала деревянную лошадку и нарисованное на стене дерево.

Гостевая комната когда-то принадлежала Мирису, старшему из детей Скади, и на полке здесь стоял деревянный парусник.

— Мы скоро будем ужинать. Ты захочешь, наверное, освежиться и переодеться с дороги? Или ты теперь и дома станешь… всё-таки штаны, для девушки…

— У меня нет другой одежды.

— О.

Ничего из ольшиных платьев в доме не сохранилось, но мама разорила собственный гардероб и принесла целую охапку плечиков на выбор. Когда-то они были одного роста и телосложения, и мама, молодясь, гордилась: мы с тобой как сестрёнки. С тех пор мама немного поправилась, а ещё занялась танцами: она статно держала спину, и в движениях тонких рук появились элегантность и изящество. Ольша же ссутулилась и высохла, и даже брентова щедрость в питании для подчинённых не успела это исправить.

Мамино шерстяное платье висело на Ольше, как на вешалке. Фиолеотово-красное, оно казалось ярким цветком, над которым бледным пятном колыхалось ольшино лицо.

— Цвет не твой, конечно, — вздохнула мама. — Нужно будет заглянуть в лавку и ателье, я уточню у Ясо, какую сумму…

Мама щебетала, а Ольша мялась, не понимая, что делать дальше. К счастью, это не длилось долго.

— Левена, извините, вы не могли бы…

Голос был незнакомый. Женский, очень высокий и чуть дрожащий, — наверное, это и была Альмина, молодая жена Квента. Мама извинилась и поспешила к ней.

Ребёнок больше не плакал. Может быть, он просто устал чувствовать себя плохо и сделал вид, что внутри у него не осталось никаких чувств.

До ужина Ольша успела перестирать всю свою одежду и подремать в кресле под недовольное ворчание желудка. Потом по дому расплылся аппетитный запах картофельной запеканки, и Ольша, разгладив платье и подтянув носки повыше, спустилась на кухню.

— Рыбонька! — жизнерадостно прогудел Квент, обнял её и ненадолго оторвал от пола. — Ты как?

— Хорошо…

— Жена моя, видела какая? Альмина — Ольша, Ольша — Альмина.

Брат немного раздался вширь и отпустил усы, которые не слишком ему шли. Он отодвинул для супруги стул; Альмина была — всё равно что видение королевичны, белокожая и белокурая, очаровательная, как фарфоровая куколка, и глаза голубые. На щеках нежные малиновые румяна, ресницы аккуратно подкрашены, платье в цветок с кружевами по манжетам.

— Альмина преподаёт литературу, — хвастался Квент, привычно начиная есть хлеб раньше, чем все собрались за столом. — Она закончила педагогическое училище и приехала в нашу школу. А Ольша военная огневичка, да, Ольша?

Ольша кивнула. Мама поставила в центр стола противень и скорбно вздохнула на жующего Квента. Короткая молитва, и мама самолично распределила запеканку по тарелкам.

Разговор за ужином обычно начинали мужчины, но Квент картинно жевал хлеб и закатывал глаза на мамины попытки призвать его к порядку. Молчание разбила Альмина, которая робко поинтересовалась у гостьи:

— А чем именно вы занимались?

Это был чрезвычайно глупый вопрос. Чем занимаются огневички на войне? Наверное, зажигают походные костры, пускают фейерверки и следят, чтобы никто ненароком не замёрз. Интересно, если ответить честно — «убивала людей», — у неё пропадёт молоко?

— Сколько тебе лет? — спросила Ольша вместо этого.

— Девятнадцать, — светло улыбнулась Альмина.

— Никто не воевал из родни?

— Так у меня только мама…

— Ясно.

Квент крякнул и поощрительно сжал ладонь жены.

— А ты-то как, рыбка? Куда служить дальше?

— Я уволилась. Имею право, Устав даёт такую возможность освобождённым из военного плена вне зависимости от условий призыва, даже если уровень обязывал к службе. Считается, что пребывание в плену наносит тяжёлые травмы телесному и душевному здоровью.

Квент нахмурился, а мама не выдержала:

— Давайте не будем за столом о таких вещах?

Ольша кивнула. Увы, но никаких других вещей у неё не было, и в разговоре за ужином — Квент пересказывал какие-то бухгалтерские истории с работы, — участвовала мало.

Вечер тянулся и тянулся, мучительный, как тангские пытки. Запеканка была хороша, но кусок в горло не лез, и Ольша вяло щипала хлеб, обильно заливая его компотом. Мама смотрела на неё обеспокоенно, но Ольша каждый раз растягивала губы в улыбке.

Увы, избавиться от неё было не так просто. Ольша стелила бельё в гостевой, когда скрипнула дверь, и мама присела рядом.

— Посекретничаем?

— О чём?

— О чём захочешь, — легко сказала она. Взялась за щётку, притянула к себе дочь за руку и принялась расчёсывать ольшины волосы. — Мы столько не виделись, дорогая. Тебе, наверное, хочется о чём-нибудь рассказать?

Ольша кивнула через силу. Её спокойствие и душевное здоровье, в которых она почти не сомневалась в Воложе, дали мучительную, болезненную трещину. Хотелось не рассказывать, нет, — хотелось кричать, так, чтобы у всех вокруг полилась из ушей кровь.

Ольша выдохнула тепло, обнимая им себя и так успокаиваясь. Мама поджала губы. Конечно, это ведь тоже неприлично, дурная привычка, от которой нужно будет избавиться, чтобы стать частью общества.

Что ей рассказывать, что? Как горит земля и кричат умирающие? Как пахнет полевой госпиталь и каково писать родне своего мужчины, где искать его могилу? Как пустой воздух давит лёгкие, как на холоде выдох становится паром, как в пустоте кажутся вещи, которых нет на самом деле? Как болит сердце, в конце концов? Так чего ему болеть, ты же даже не невеста. Альмине девятнадцать, и у неё уже ребёночек. А тебе в конце зимы стукнет двадцать пять.

— Устала очень. Давай завтра, мам, ладно?

Глава 3

Ни завтра, ни послезавтра «посекретничать» не получилось. Когда-то — ещё до