Джейми Макгвайр - Аполлония

Джейми Макгвайр

Аполлония

Посвящается всем, кто сдерживал меня в детстве, опровергал, заставлял плакать или чувствовать себя никудышной, смотрел на меня сверху вниз или думал, что из меня ничего не выйдет.

Посвящается всем тем людям, которые уверяли меня, что, повзрослев, я перестану тратить время на бессмысленные фантазии.

И моему отцу, покойному Даррелу Макгвайру, за то, что передал мне свою упрямую гордость и бунтарскую натуру.

Посвящается всем, кто говорил, что наша жизнь всегда имеет цель, а трудности преподают нам некий урок.

Спасибо вам за то, что дали мне мотив усердно работать и в итоге преуспеть.

Все то, что убивает меня,

Помогает чувствовать себя живым.

Jamie McGuire

APOLONIA

Copyright 2014 by Jamie McGuire

All rights reserved

Т. Голубева, перевод, 2015

Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Глава 1

Они убили меня, но я ожила. Лежала на полу отеля, мои длинные черные волосы пропитывались кровью, а я думала, что вот он – конец, но ошиблась.

Я очнулась в госпитале, одна, без лучшей подруги Сидни и без родителей. Их принесли в жертву первыми, и тогда убийцы действовали более основательно. До меня же добрались, окончательно опьянев и обдолбавшись, а потому сильно не старались – по крайней мере, так утверждается в полицейском отчете.

Но я-то знаю правду.

Через пять месяцев после гибели Сидни и родителей мне пришлось уехать в милый старый город Хелена в штате Индиана, за четыре штата от моего дома. Из жертвы убийц я превратилась в первокурсницу Кемптонского технологического института.

Стоя перед зеркалом в комнате студенческого общежития, обнаженная, я провела пальцами по своим слишком длинным волосам. Последние два года я постоянно теряла в весе. Все чувства притупились, душа словно онемела после того, как я умерла. У меня больше не было причин радоваться, что-то праздновать, и еда стала похожа на скучную обязанность, а не на источник удовольствия.

Под моими ногами лежало дешевое белое полотенце, готовое принять на себя темные пряди, которые я стала состригать: сначала – над одним ухом, потом постепенно перешла к другому. У меня были густые и блестящие волосы, единственное, по словам отца, что досталось мне от матери.

Ножницы срезали все, кроме полоски шириной в четыре-пять дюймов на макушке. Я провела ладонью по голове. Приятные ощущения. С боков и отчасти на затылке я побрила голову, а пряди, оставшиеся наверху, спадали почти до подбородка. Выглядела новая прическа отвратительно. Но она освобождала.

Мне понравилось ощущение свободы.

В институте все равно не слишком многие меня замечали, а теперь если и обратят внимание, то не узнают. Семнадцать дюймов сияющих черных волос, которые всего несколько минут назад спадали до середины спины, лежали на полу. И каждая прядь была когда-то пропитана моей кровью. Всякий раз, когда я смотрела на свои волосы в зеркале или прикасалась к ним, в памяти всплывала одна и та же картина. И неважно, сколько шампуня я выливала на голову, – он не мог смыть ту ночь.

Желая убедиться, что действую не опрометчиво, я долго ждала, но терпение лопнуло.

Я приняла душ, чтобы смыть колючие обрезки волос с кожи, и вышла в комнату, посмотрела в зеркало. Вид был немного пугающий, но с каждой секундой отражение казалось все менее отвратительным. Я надела любимую черную куртку с капюшоном поверх поношенной футболки от Курта Кобейна, втиснулась в узкие серые джинсы и, прежде чем схватить рюкзак, повернула на полный оборот маленькую серьгу с крошечным бриллиантом в правой ноздре. Еще раз оглянулась на зеркало, восхитилась отсутствием запятнанных волос и позволила себе подумать о том, что, будь моя мать жива, она бы снова умерла, увидев меня вот такой.

Как и на первом курсе, я раз в неделю посещала геобиологию и астробиологию; курс читал знаменитый астробиолог доктор А. Байрон Зорба. Вернее, это студенты называли его доктором Зорба. Но поскольку он был наставником моего отца, когда тот еще учился здесь, а позже стал другом семьи, я всегда звала профессора доктором Зетом.

По неизвестным мне причинам папа и доктор Зет долгие годы поддерживали отношения, и мой отец частенько советовался с профессором. Когда доктор Зет навещал нас, я с большим удовольствием слушала за ужином рассказы о его экспедициях и исследованиях. Я, будучи дочерью двух идеалистичных ученых, не только не вписывалась в компанию других детей, но даже и не испытывала желания налаживать с ними отношения. Пока большинство сверстников играли в пожарных или супергероев, я в игрушечной лаборатории зарабатывала Нобелевскую премию. Куклы и мальчики вызывали во мне скуку, уверена, что и последние со мной скучали. Я могла без конца говорить о телескопе Кека, в то время как большинство детей едва умели написать собственное имя, а моим героем был доктор Байрон Зорба.

После похорон моих родителей доктор Зет заявил, что я должна учиться в Кемптоне, хочу я того или нет, и сам написал за меня заявление о приеме. Он также позаботился о том, чтобы все мое наследство было должным образом и как можно быстрее переведено в фонд колледжа.

А перед первым семестром доктор Зет предложил мне должность своего помощника по исследованиям. Моим родителям, жившим на жалованье ученых, вечно не хватало денег на оплату счетов. Я же надеялась, что зарплата помощника слегка увеличит скудный стипендиальный фонд и обеспечит деньгами на ежедневные расходы, которые этот фонд не покрывал.

Доктор Зет совсем недавно вернулся из летней научной экспедиции в Антарктику и все еще в восторге приплясывал от своей находки – камня размером двенадцать на пятнадцать дюймов и весом в двадцать семь фунтов. На меня возлагалась обязанность записывать все данные и приводить их в порядок. Должна признать, этот камень не произвел на меня впечатления, и энтузиазм доктора Зета казался мне непонятным.

Я вошла в лекционный зал и зажмурилась от яркого солнечного света, бившего в многочисленные узкие окна на противоположной стене. Стол доктора Зета, маленький и заваленный бумагами, стоял на возвышении в центре зала, окружали его уходящие вверх ряды крошечных парт с ужасно неудобными сиденьями.

Я влилась в цепочку студентов, что поднимались по ступеням аудитории и выбирали, куда бы сесть; я шаркала ногами, медленно продвигаясь вперед.

– Эй! – прозвучал над ухом знакомый голос.

Я отклонилась, взглянула на лицо и направилась к той части аудитории, что примыкала к стене без окон. По совершенно необъяснимым причинам с первых дней учебы Бенджи Рейнолдс преследовал меня, как охотничий пес. Я надеялась, что моя новая прическа перепугает его. Он был маменькиным сынком и к тому же слишком хорош собой и слишком счастлив, чтобы обращать внимание на такую, как я.