Грехи отцов - Кафф Уильям
— Так вы только притворились лунатиком, Энид, когда я застал вас в коридоре возле погреба? — спросил я ее.
— Не могу назвать это притворством, дорогой мистер Уэльтер, — смущенно сказала она, — я никогда не видала лунатиков и не знаю, верно ли было мое подражание. Но увидя вас, я до того растерялась, что мгновенно привела в исполнение мелькнувшую у меня мысль представиться спящей. Если бы вы сказали хоть слово, то я выдала бы себя.
— Но предупредили ли вы отца о вашем возвращении? — спросил Ральф. — Ведь он наверное с нетерпением ожидает вас.
— Да, по последнему письму доктора я вижу, что он опять сильно тревожится и было уже два припадка безумия. Но теперь он поправится: я уже послала сегодня телеграмму о моей находке и о том, что везу ему ее.
Утомленная долгим рассказом и потрясенная событиями дня, Энид простилась с нами и ушла в свою комнату. Мы же еще долго сидели, обсуждая странную историю и делая всевозможные догадки относительно содержания таинственного черного свертка.
На другой день с утра Энид начала собираться в дорогу, но так как поезд отходил только в восемь часов вечера, то времени осталось довольно для продолжительной дружеской беседы.
Тщетно усиливался Ральф воспользоваться свободными часами и как-нибудь вызвать девушку в сад для прощанья: она твердо уклонялась от всех его попыток и почти не отходила от Эмили, чем еще более возвысилась в ее глазах. В шесть часов у подъезда раздался звонок, и Джинс явился с подносом, на котором лежала синяя бумажка: депеша на имя мисс Энид Артур. Она прочла, побледнела и молча опустилась на диван, закрыв лицо руками. Я поднял выпавшую из ее рук депешу и прочел: «Скончался вчера вечером. Приезжайте немедленно. Антонио».
Итак, несчастный безумец умер! Умер, не дождавшись того, что в течение последних трех месяцев поддерживало в нем жизнь! Энид была в отчаянии; рыдания ее разрывали нам сердце, и мы могли только предоставить ей на свободе выплакать свое горе. Когда она настолько успокоилась, что была в состоянии выслушать нас, мы, а в особенности Ральф, настоятельно убеждали ее позволить кому-нибудь из нас сопровождать ее в Испанию. Но на все наши доводы она упрямо отвечала, что поедет одна, так как не знает, что ее ожидает.
— Об одном только прошу вас, мистер Уэльтер, — сказала она мне. — Сберегите эту рукопись. Я не хочу везти ее с собою. Я не знаю, буду ли я иметь право прочитать ее и, во всяком случае, буду спокойнее, оставив ее в верных руках.
Так она и уехала на следующий день с вечерним поездом, сердечно простившись с нами и посмотрев на Ральфа взглядом, полным глубокой любви. Удивительно, как мы привыкли к этой милой девушке; после ее отъезда дом наш опустел, и мы все вяло бродили из угла в угол, словно осенние мухи. Даже наш малютка, и тот захандрил, подпадая под общее настроение, а Питер поминутно бегал то к двери комнаты Энид, то к подъезду и озадаченно поглядывал на нас, всей своей фигурой выражая вопрос: скоро ли она вернется?
После чая, выпитого нами в унылом молчании, горничная, убиравшая комнату Энид, вручила Джинсу найденное ею там письмо на имя Ральфа.
Ральф жадно схватил конверт, поданный ему дворецким и, прочтя письмо, положил его предо мною.
— Читайте, старый дружище! — сказал он.
«Дорогой Ральф, — писала Энид, — последнее печальное событие может изменить высказанную вам мною решимость, но пока еще ничего неизвестно. Если отец мой оставил какие-либо распоряжения, которым долг вынуждает меня повиноваться, и распоряжения эти повлекут за собою сохранение какой-нибудь тайны, то я никогда не буду вашей женою, дорогой Ральф. Я часто слышала ваши рассуждения о наследственности, и хотя вы выражали ваши убеждения, шутливо, я знаю, что они непоколебимы. Быть может, Бог умилосердится надо мною, все разъяснится, и я буду счастлива, по праву владея вашей драгоценною для меня любовью. Если же тень, омрачавшая жизнь моего бедного отца, должна омрачить и мою будущность, то мы никогда больше не увидимся, Ральф. Я едва в силах написать эти жестокие слова, хотя ничто не заставит меня отступиться от этого решения. Боюсь, что в рукописи скрывается роковая разгадка. Передайте добрейшему мистеру Уэльтеру, что если бы она понадобилась мне вдруг, я очень прошу переслать ее со всевозможным тщанием. Будьте счастливы, дорогой, и не забывайте пока вашу Энид Артур».
— Что скажете, старина? — спросил Ральф, когда я кончил.
— Что сказать? Она очень любит вас, Ральф. Но…
— Но что? — нетерпеливо воскликнул он.
— Но она нрава: не разъяснивши всей этой истории, ей не следует выходить за вас.
— А я готов на ней жениться, несмотря ни на какие тайны!
— А ваша теория?
— Какие тут могут быть теории? Вы знаете, что такое Энид: будь она воспитана среди самых отвратительных негодяев, все-таки она осталась бы ангелом чистоты, которого не стоят ни я, и никто другой в мире!
Возражать было бесполезно, и я промолчал.
Дня через два Ральф стосковался до того, что отправился блуждать по горам Шотландии, и мы остались с Эмили в полном затишье, ожидая последующих событий. Первым событием было письмо от Энид, полученное нами через две недели после ее отъезда. Она уведомляла нас о своем благополучном прибытии в Баядос и сообщала подробности о смерти отца: он умер от паралича сердца мгновенно, прочитав депешу о нахождении рукописи. Накануне, как будто предчувствуя близкую кончину, он призвал доктора и продиктовал ему некоторые распоряжения относительно дочери, на случай, если не увидит ее больше. Энид оказалась богатой наследницей: отец оставил ей значительное состояние, выгодно помещенное в акциях одного солидного испанского банка. Относительно ее самой покойный не изъявил никакой воли, и она могла располагать собою по произволу.
— Очень ясно, что будет! — воскликнула Эмили. — Она вернется сюда и выйдет замуж за Ральфа! Пора уж ей узнать счастье и покой, бедняжке!
Восклицание Эмили прервало меня на средине письма, продолжение которого было далеко не так утешительно. Энид действительно хотела вернуться и просила нас принять ее к нам, если только нас не смутит то обстоятельство, что фамилия ее «Артур» оказывается вымышленной. Настоящего же своего имени она не знает. Если мы найдем, что безымянной девушке неприлично жить в нашей семье, то она просит нас написать ей только одно слово и она больше не станет беспокоить нас.
— Что за чепуха! — заволновалась Эмили. — Не все ли нам равно, как зовут девушку? При чем тут она? Ее родители наколобродили, а она отвечай! Справедливо, нечего сказать! Джон, я сию же минуту сажусь и пишу ей, чтобы ехала немедленно!
И моя решительная супруга быстро удалилась.
Я был сердечно рад возвращению Энид и от всей души желал благополучного окончания ее горестей и забот. Но признаюсь, проклятая рукопись в черном свертке сильно меня смущала. Кто знает, что в ней окажется? Может быть и в самом деле, отец Энид «наколобродил» что-нибудь очень неладное, могущее повредить неповинной девушке? А может быть, все окажется вздором, фантазией помешанного, ведь почему мы знаем, как долго отец ее страдал умствеинным расстройством? Все эти вопросы меня сильно смущали, и я нетерпеливо ожидал Ральфа, чтобы обстоятельно переговорить с ним.
Он вернулся в гораздо лучшем расположении духа, чем уехал, и я тотчас сообщил ему все новости. Весть о возвращении Энид обрадовала его больше всего.
— Я все время думал о ней, бродя по горам, — сказал он, — и пришел к заключению, что не могу без нее жить: она для меня все. Право, дружище, я готов пустить себе пулю в лоб скорее, чем отказаться он нее! Какова бы ни была тайна ее отца, это не имеет ничего общего с нею. Вы улыбаетесь? Ну да, я иду наперекор всем моим прежним теориям, но вы должны согласиться, что Энид составляет исключение и ее нельзя подвести под рубрику обыкновенных женщин.
Разве можно рассудительно говорить с влюбленным? Я только вскользь заметил, что хотя мы все искренно привязаны к Энид, но лучше было бы для общего благополучия, чтобы окутывавшая ее таинственность окончательно исчезла.
