Селянин - Altupi
Кирилл всё-таки хотел обсудить, чтобы не оставлять недомолвок и комплексов. Повесив полотенце на крючок, он отправился во двор за ушедшим туда Егором. Знал, где его сейчас искать — в туалете. Не собирался там ему мешать, поэтому, сунув ноги в прохладные шлёпки, потоптался на пороге, глядя на восток. В августе светает часа в четыре, и сейчас солнце поднялось уже над верхушками деревьев и утратило красный цвет. Вместо облаков на голубом небе стелилась какая-то белая плоская дымка, похожая на рассеивающийся след самолёта. Возможно, это он и был. День снова будет жарким, но пока духоты не ощущалось. Мычала Зорька.
Характерно заскрипела и после хлопнула деревянная дверь сортира. Кирилл сразу зашагал в ту сторону. Ему и самому требовалось отлить, но он решил потерпеть ради поцелуя и обнимашек.
Егор открывал курятник. Как только дверь распахнулась, из неё гурьбой повалили куры. Бежали, как оголтелые, куда глаза глядят, потом разворачивались и гнали обратно, под ноги своему хозяину. Последним вышел петух. Он никуда не бежал — остановился, вытянул шею и закукарекал. А потом нагадил. Куры его проигнорировали, по-броуновски вертясь возле кормильца.
— Ты у них за авторитета, — усмехнулся Кирилл, подходя ближе. — Кыш. Кыш.
Хохлатые расступались.
— Голодные, — ответил Егор. Умывшись, он не стал выглядеть более бодрым. Урезанный из-за сексуальных ласк сон в последние полторы недели сказывался на его работоспособности.
— Я тоже голодный, — обнимая Егора за талию и красноречиво опуская ладони на его упругие маленькие булочки, проговорил Кирилл. — Так бы и съел тебя.
Рахманов усмехнулся, просунул руки ему под мышки, соединяя их на спине, и поцеловал. Правда, сонно, без страсти, на губах чувствовался вкус ментоловой зубной пасты.
— Зайчик мой, — сказал Кирилл, притискивая его узкое тело к себе, — сегодня ты пойдёшь спать в девять часов и выспишься наконец. А я всё сделаю за тебя, даже корову подою. А то ты вчера вырубился прямо в процессе, любимый.
Егор нахмурился, будто не понимал, о чём идёт речь. Потом его лоб разгладился — он вспомнил. Щеки залила краска, смущённо-озорная улыбка вылезла на губы.
— Да? Точно… Прости, я сам не знаю, как это произошло… Просто отключился…
— А я так старался! Эх ты! — Кирилл захихикал. — Придётся повторить!
— Повторим.
— Только сначала ты выспишься, иначе отряд опять потеряет бойца. Егор, — Кирилл крепче обнял его, положил подбородок ему на костистое плечо и прекратил смеяться, — я люблю тебя. У меня в мыслях нет пользоваться тобой и твоим телом. Помимо того, конечно, что я хочу, чтобы ты тоже любил меня.
— Я люблю… — шепнул Егор.
Кирилл вскинул голову и уставился на него. Улыбка растянулась до ушей, он задыхался от невероятного свалившегося счастья.
— Что? Правда? Это правда?
Егор молчал и улыбался, глядя в глаза. Кирилл опять утонул в них.
— Ох, блять, это охуенно, — выдохнул он. Слишком большая порция счастья опьянила, на ногах было трудно держаться. Вот уж прекрасное начало дня! Он сегодня горы свернёт, не то что корову подоит!
Куры наступали на ноги когтистыми лапами. Зорька в тёмном хлеву подавала голос, слыша человеческую речь. Проголодавшиеся поросята хрюкали. Кирилл в эйфории мог не замечать этого, а Егор не мог, для него быт был первостепеннее любви. Он высвободился из ослабевших объятий.
— Надо идти.
— Да, иди… Я сейчас, только в сортир схожу, и помогу. Я сам всех покормлю. — Однако Кирилл не удержался и поцеловал Егора, глубоко, в засос, а затем, еле добежав до туалета, не знал, как поссать — член стоял колом. Любит! Любит! Любит! Неужели это свершилось? Он в ближайшие пять лет на такое не рассчитывал!
За спиной словно выросли крылья, в животе порхали бабочки — вот, оказывается, что бывает, когда тебе признаётся в любви любимый человек!
Буквально через час, в течение которого Кирилл с неуклюжестью городского жителя сыпал наглым курам зерна, поил их, готовил для поросят отвратительно пахнущее месиво из варёной в кожуре картошки, тёртой тыквы и свёклы, какого-то заваренного на ночь комбикорма и отходов с хозяйского стола, очищал шлёпки от налипшего навоза, тревога вернулась. Она не капнула в бочку счастья ложкой дёгтя — она хлынула туда чёрным отравляющим потоком и закрутилась, перемешалась спиралью, как полоски шоколадно-молочной пасты. От опьяняющей радости не осталось и следа, только страх, что за всякое счастье надо платить. Кирилл об этом где-то слышал или читал в каких-нибудь социальных сетях, и смеялся тогда.
Напряжение не прошло ни когда они обмывались в душе, ни когда завтракали яичницей с кофе, ни когда поехали в райцентр с молоком. В этой поездке он вообще извёлся, представляя, что в их отсутствие в дом нагрянут менты или социальные службы, а за парализованную женщину и шкета со сломанной рукой некому будет заступиться. А приехав назад, они увидят, что дом пуст, и Егор сразу забудет про любовь, во всём обвинит его и возненавидит. Да он сам себя возненавидит, если с людьми, которые хорошо отнеслись к нему, что-нибудь случится из-за его упрямства.
Ещё Кириллу не хотелось в армию, и гениальная идея бросить учёбу, дарующая спасительное право на отсрочку, уже не сильно привлекала. Он будет ходить в институт, сидеть на лекциях, чтобы не отчислили, а на выходные станет мотаться в деревню. Многие пары так живут и даже видятся реже, их любовь от этого не слабеет. Два дня хватит, чтобы наговориться, натрахаться, даже три с половиной, если гнать в деревню сразу после занятий, прогуливать понедельники или пятницы, а возвращаться в город утром ко второй паре. Почти полнедели вместе.
«И на полнедели меньше въёбывать», — добавил внутренний голос. Он зудел и зудел в мозгу, полагая, что вставляет дохуя правильные замечания. Он бесил Кирилла до трясучки. Кирилл не видел выхода, он никогда не принимал решений сложнее «купить две бутылки коньяка или три?», «соврать предкам, что деньги нужны на курсовую или на замену автомасла?», «поиметь эту телку ещё разок или послать на хуй?» Всё в нём противилось игре по чужим правилам. Он всегда
