Измена. Он не твой - Яна Мосар

Я киваю. Сердце колотится, как венчик в миксере, но впервые за недели не из ярости, а из надежды, что и правда можно открыть крышку – и разгрести, что там навалено.

Глава 23

Катя дремлет, уткнувшись мне в плечо. Щечка у нее розовая, горячая от игр, ресницы дрожат, как крылышки бабочки. Яр обнимает ее крепче, вдыхает аромат.

– Она пахнет, как ваниль, молоко и клубничный шампунь.

Целует ее в лоб. Долго. Мягко. И губы его дрожат. Он смотрит на меня – взгляд уставший, сдержанный, но полный чего-то, что я боюсь распознать. Чувства? Раскаяние? Или просто привычка?

Катя тихонько сопит на его плече, пальчики все еще сжимают ушко плюшевого кота‑брелока. Я задерживаю дыхание: боюсь спугнуть этот редкий покой.

– Она выросла, – Ярослав шепчет, словно говорит сам себе. – Еще месяц назад не могла так долго усидеть, а сегодня… час кормила и поила нас, будто пружина.

Я киваю. Вокруг нас – полутень гостиной: плотные занавески притушили закат, оставив золотые полосы на паркете. В этих полосах пылинки кружат, как маленькие вселенные.

– Когда вы вернетесь домой, Даш? – спрашивает он, не глядя, чтобы не разбудить дочку. –Там ее игрушки, книжки… Ей не хватает всего этого.

Я провожу ладонью по Катиной косе – пряди пахнут клубничным шампунем и чем‑то еще, только ее, теплым и сладким.

– Не знаю, – шепчу. Слова стираются в горле, как мел. – Я сама ищу свое "домой", Яр. Пока все… плавает.

Он осторожно проводит пальцами по Катиной щеке: движение такое легкое, будто боится оставить след.

– Я скучаю по вам обеим, – признается наконец. Взгляд встречается с моим: темный, растерянный, но без оборонительных шторок. – До работы доезжаю на автопилоте и опять мысленно возвращаюсь сюда. Если бы можно было сделать шаг назад и стереть… все лишнее.

От его тихого "скучаю" внутри что‑то кольнуло. Не боль, нет – скорее тонкий, настойчивый сигнал: "дома" все еще есть, если решусь открыть дверь.

– Катя тоже скучает, – тихо отвечаю. – Врач говорила, что кашель у нее будто цепляется за нервную почву. Когда ты рядом, он почти уходит.

Ярослав осторожно садится на край дивана, не выпуская дочку из рук. Катина ладошка вслепую ищет его рубашку, цепляется за пуговицу – и он улыбкой благодарит судьбу за этот жест.

– Даша… – Он сглатывает, ищет слова. – Я не прошу сейчас ответов. Только хочу знать: ты позволишь мне доказать, что мы способны стать ей опорой вместе? Не "тогда", не "когда‑нибудь", а начиная с завтрашнего утра. Я готов ездить к вам, ждать, делать, что нужно.

Тишина пульсирует, как тонкая мембрана между "да" и "нет". Я чувствую: ни криков, ни бурь Катя сейчас не выдержит – и делаю шаг назад от собственных обид, чтобы не разрушить сон ее и без того беспокойного сердца.

– Давай так, – произношу медленно. – Пока она не кашляет и спит спокойно, мы… перемирие. Ради нее. А там посмотрим.

Он выпускает воздух – тихий, почти беззвучный вздох – и кивает.

– Перемирие, – повторяет.

Катя ворохнется, укладывая голову на его ключицу; Ярослав прикрывает ее пледом и, не отрывая глаз от дочки, шепотом добавляет:

– Спасибо, что дала хотя бы это. Для начала – достаточно.

Я не отвечаю. Просто сажусь напротив и наблюдаю, как в полосах закатного света наши дыхания медленно приходят в один ритм. Где‑то на дне груди отзывается крохотная надежда – тоненькая, почти прозрачная, но еще живая.

– Я пойду.

Киваю.

Яр аккуратно укладывает Катю в кроватку.

Я встаю, собираясь закрыть за ним дверь, но он вдруг делает шаг ко мне. Медленно. Как будто дает шанс увернуться.

И я пытаюсь. Отстраняюсь на шаг, но он все равно накрывает ладонями мои плечи, обнимает, не силой – тяжестью воспоминаний. Теплом, которое я знаю наизусть.

Я замираю, потому что тело помнит, как это – стоять рядом с ним. Потому что часть меня все еще хочет верить, что ничего не было. Что это все – ужасный, болезненный сон.

– Прости, что тогда… наговорил, – шепчет он. Его подбородок опускается мне на макушку. – Я был не прав. Накричал. Обвинил. Просто… больно было. И страшно. Потому что я тебя теряю. А я этого не хочу.

Я молчу. Потому что если открою рот – вырвется всхлип, а я не хочу.

– Даш, ты подумай, – продолжает. – О том, с кем ты дружишь. Кого пускаешь в семью.

Слова звучат тихо, но между строк – железо. Обвинение. Напоминание. Я напрягаюсь.

– Ты так говоришь, как будто мы не все вместе дружили.

– Я тебе пару недель назад сказал, не общаться с ней. Когда она начала мне глазки строить и соблазнять. Про тебя говорить.

Он чувствует это и отступает, отпускает меня.

– Я не буду давить, Даш, – смотрит в глаза, слабо усмехаясь. – Подожду. Дам тебе подумать. Переварить. Успокоиться.

Разворачивается. Подходит к двери.

– Но я верю, – бросает на прощание, – ты все поймешь. И простишь. Потому что ты не можешь иначе.

– Вы еще встречались с ней?

– Нет. Я после ресторана реально думал, она поняла, что перегнула палку и затихла. А потом это все началось… Если это она делает, я правда не знаю зачем. Но найду и разберусь. Может, из мести, может, у нее там что-то свое переклинило, обида какая-то. А может просто завидует тому, что у нас все хорошо. Я правда не знаю, кто такая эта Анна Резник. Честно.

– В это сложно поверить.

– Ты пойми одну вещь, Даш. Если бы я хотел тебя предать, я бы не стал так тупо подставляться. Я не настолько идиот, чтобы тебя унижать и позорить перед твоими бабами в чатах. Я бы не смог тебе вот так в глаза смотреть, если бы все было правдой. Мне тошно даже думать, что ты поверила во все это.

Сдерживаю изо всех сил тяжелые слезы.

– Сложно говоришь? Но при этом вы с ней были тогда вместе, спали, – срываюсь на слезы, – и ты ничего мне не сказал потом. Молчал. Это не обман по-твоему? Не предательство?

– Я собирался сказать, честно. просто не знал как. Хотел разобраться, как это получилось? Понимаешь?

– Нет.

– Как