Клетка - Ариша Дашковская

с армейской выправкой. И вообще насколько я смог его узнать за это время, даже по отзывам подчинённых-дуболомов, был отличным мужиком. Лис тоже уже собрался. Вчера упросил его поехать со мной. Он, конечно, поломался для проформы, но был рад, что я обратился к нему. В компании утончённого Лиса, одетого в лёгкое короткое пальто по фигуре, я в своей чёрной объемной куртке и шапке с дурацким помпоном, должно быть, смотрелся слишком контрастно. Но мы же не на прогулку. Не на людей смотреть и себя показывать, а по серьёзному делу. В руках я держал картонную папку с портретами.

Доехали быстро. Владимир Егорович лишних вопросов не задавал, спросил только, куда конкретно ехать. Ответил, что не важно, главное, к Неве. Лис вышел со мной. Он тоже молчал всю дорогу. И теперь просто шёл рядом, смотря вперед. Владимир Егорович медленно брёл сзади в нескольких шагах от нас.

Погода была скверная. С хмурого неба срывались редкие хлопья снега. Сегодня всё было серым — серый город, серое небо, серый гранит моста, припорошенный снегом, и свинцовая Нева. Я развязал завязки папки и ещё раз посмотрел на рисунки. Теперь зло обрело чёткие очертания, я видел его и был готов от него освободиться. Ты больше не будешь иметь надо мной власти. Прощай! Прощай навсегда!

Рвал портреты на мелкие клочки и бросал в воду, смеялся, наблюдая, как они кружат в воздухе, подобно снегу, перед тем как ледяная вода их навсегда поглотит. Взглянул на Лиса и смех застрял в горле. Он стоял, задумавшись, глядя перед собой невидящими глазами, крепко стиснув челюсти. Потом отмер, оценил мой растерянный вид. Лицо его потеплело.

— Пойдём, малыш. Простудишься ещё.

Глава 14. Новый год

Новый год мы отмечали впятером. Астафьев сразу сказал, что праздник домашний, семейный. На католическое рождество корпорация проводила нескромный корпоратив, после которого он явился под утро, шатаясь и выводя басом «Черного ворона». Если бы его не поддерживал под руку Владимир Егорович, то на своих двоих до спальни он бы не дошёл. Самым благоразумным было захлопнуть дверь до того, как он успел меня заметить. Я ждал Лиса. Узнав, что Виктор сваливает из дома, он обрадовался и тоже решил гульнуть. А я переживал, не находил себе места, боялся, что если Астафьев узнает об этой несогласованной с ним отлучке, обрушит гнев на друга и на охрану, выпустившую его без разрешения. Телефон Лиса был вне зоны действия сети. Не предупредишь. Но, даже зная, что от меня ничего не зависит, уснуть не мог. Вдруг Астафьеву приспичит увидеть сейчас Лиса для «игр взрослых мальчиков». Если бы умел молиться, я бы молился, чтобы как можно скорее раздался храп из хозяйской спальни. Из молитв я знал только «Отче наш», которой научила меня набожная бабушка. Сам не заметил, как губы беззвучно начали шептать знакомые слова. Только «диавола» заменил на «Астафьева».

«….и избави нас от Астафьева». Нервно хихикнул, и продолжил дальше. Стоял, как пугало, в коридоре и шептал в темноту до тех пор, пока не раздались мягкие шаги. Глаза в предрассветном сумраке различили виляющую фигуру Лиса. Когда Лис поравнялся со мной, его вдруг занесло и он, споткнувшись об меня, чуть не упал. Успел удержаться, ухватившись рукой за мои плечи, будто обнял. Не отпуская, поймал мой взгляд расфокусированными глазами, щёлкнул по носу и, щекоча горячим пьяным дыханием шею, шепнул в ухо:

— Шпионишь опять?

— Астафьев дома, — выдавил из себя, ошарашенный странными новыми ощущениями.

— А, ну давай! — отстранился, махнул рукой, словно отмахиваясь от мухи, и побрёл, выписывая зигзаги, к себе.

Оставшиеся до новогодней ночи дни Астафьев проводил дома, преимущественно в спальне вместе с Лисом. Иногда из-за плотно закрытой двери доносились громкие стоны. Тогда я затыкал ладонями уши и почти бегом возвращался к себе, продолжая стискивать до боли ушные раковины пальцами, хотя в комнате была тишина.

Праздничный стол прислуга накрывала в богато обставленной столовой, предназначенной для званых ужинов. Астафьев предпочитал есть по-простому на кухне, но там мы бы всей компанией просто не поместились. Мы с Лисом помогали носить блюда, иногда утягивая под неодобрительные взоры работниц что-нибудь вкусненькое. В углу стояла высокая нарядная ель. Ее мы украшали накануне втроём. Астафьев принёс с чердака коробки с игрушками и мишурой. Огромные шары с золотистым орнаментом из тончайшего стекла соседствовали со старенькими игрушками — шишками и сосульками — такими же, как были в моём детстве. К ним Астафьев относился с особым трепетом. Подолгу держал в ладонях, прежде чем повесить.

— Первый раз за всё время наряжаем ёлку. Что-то в лесу сдохло, — негромко сказал Лис, воспользовавшись тем, что Астафьеву позвонили.

— Разве это плохо? — пальцы встретились с ледяными пальцами Лиса, тянувшимися к ярко-синему шару, который я собирался достать из коробки.

Почему-то стало неловко, и я одёрнул руку, словно обжёгся.

— Бери. Я возьму другой, — великодушно позволил он.

Подошедший Астафьев немного озадаченно спросил:

— Ребят, не станете возражать, если с нами будет ещё один человек, Игоша.

— Игогоша? — переспросил я, почему-то представив себе коня в пальто и фетровой шляпе.

Лис прыснул в кулак.

— Игоша, — терпеливо поправил Астафьев. — Игорёк. Сынок Владимира Егоровича. Ему не с кем его оставить.

— Конечно, не против. Мы с ним поиграем. Я люблю детей. Наверное.

— Ну, поиграй с ним, поиграй. В салочки или прятки, — смеялся, не сдерживаясь Лис. — А я посмотрю на это.

— Алексей, перестань паясничать, — строго оборвал Астафьев.

Лис закатил глаза, продолжая ухмыляться.

Около десяти сели к столу. Включили «Голубой огонёк» фоном, так, чтобы можно было нормально общаться. По правую руку Астафьева разместился Лис. Астафьев указал жестом на стул рядом с собой, но я сделал вид, что не понял и сел рядом с Лисом. А место, предназначавшееся мне, занял Владимир Егорович. Игоши не было. Владимир Егорович наполнил красным грузинским вином бокалы. И первый тост на правах хозяина дома сказал Астафьев.

— Новый год — это тот праздник, который традиционно принято отмечать в кругу самых близких людей. Я не хочу нарушать эту традицию и хочу встретить его со своей семьёй, с вами, — он окинул всех взглядом, задержав его на мне. — Вы самые дорогие моему сердцу люди, и я в лепёшку разобьюсь, чтобы вы были счастливы. Много и красиво говорить я не умею, я человек дела. Поэтому давайте выпьем за вас.

Уголок губ Лиса дёрнулся в ироничной ухмылке, но он, прежде чем кто-то успел это заметить, сменил выражение лица на самое благодушное. Что-то в словах Астафьева его задело.