Лицо с обложки - Юлия Белкина
Райман презрительно фыркнул:
— Бред! — но не ушел.
Что-то его настораживало, что-то вроде совести — нет, не совести, а животного инстинкта самосохранения — подсказывало прислушаться к бормотанию полудохлой рабыни…
После ухода Раймана меня избили обрезками резинового шланга, но когда я плюнула кровью в морду одному костолому, он закрылся руками, заорал и бросился наверх, промывать глаза. Второму я сказала:
— Только подойди. Сдохнешь, как хозяин. Закопают в одну яму.
Больше они меня не трогают.
День сто двадцатый
Я пришла в себя от звуков человеческого голоса.
Они стояли надо мной с обрезками резиновых шлангов в руках и совещались, что делать.
— А если она права?
Их тоже что-то волновало.
— Она знает, как его открыть.
— Алекс…
— Она была с ним?
Они долго шушукались надо мной, потом слегка побили шлангами по полу и пошли наверх. Крысы бегут с тонущего корабля…
Я пыталась отыскать в себе хоть капельку эмоций, но меня охватило полное равнодушие. Какая разница, что будет после того, как я умру? Что станет с Лорой, с Райманом? Как будут жить без меня мои близкие? Что нового произойдет на планете? Мир, война, землетрясение… Это все не имеет значения.
— Смерть — это тот экзамен, который не пересдашь, Зинаида Семеновна! — сказала я пожилой директирисе, тенью стоявшей в углу.
Она качала головой и улыбалась. Потом я поняла, что это моя Смерть.
День сто двадцатый
Хозяин отправил ко мне Лору. Она боялась приблизиться, так и осталась стоять у двери и смотреть на меня круглыми голубыми глазами. Красивенькая глупенькая девочка. Она пыталась объяснить то, что сделала.
Шептала:
— Мне пришлось… Меня заставали, но ты не бойся, я тебе помогу…
— Ты бойся! — предупредила я ее. — Бойся его костоломов. Крысы бегут с тонущего корабля. Они думают, что ты знаешь, как открыть сейф.
Лора похлопала глазами:
— Но ведь я ничего не знаю.
— Они думают, что знаешь.
Уходя, она спросила:
— Зоя, правда? Неужели я тоже больна?
— И ты тоже.
Она заплакала.
— В моей комнате лежит Катин журнал, — сказала я. — Под обивкой стула, там, где телефон. Покажи его Райману.
Все еще день сто двадцатый
Или тридцатый?
Или двухсотый?
Я потеряла чувство времени… Но какая разница, когда я умру — вчера, сегодня или завтра?
Пришел Брану. Ослабил проволочные петли. Теперь мои руки и ноги связаны только для видимости. Но какая разница? Шевелиться я уже не могу. Брану поднял меня, усадил, поддерживая за спину. Дал попить. Сказал на ухо:
— Не бойся. Я тебя увезу.
Я сначала допила до капли. Потом сказала:
— Где умирать, какая разница? Здесь быстрее.
Брану посмотрел на меня глазами побитой собаки.
Дверь приоткрылась. На пол упала полоска света, на ней нарисовалась чья-то тень. Затем в дверь просунулась голова. На меня сверху вниз смотрело вытянутое от любопытства, совершенно незнакомое девичье лицо. А я смотрела на него.
Не знаю, долго ли мы так усматривали друг друга. Затем раздался голос:
— Помоги!
Не уверена, что это произнесла я. Даже не уверена, на каком языке прозвучала просьба. Но голова кивнула, и за ней в щель просунулось все тело. Я уже ничему не удивлялась.
Совершенно незнакомая девушка подошла ко мне и проворно размотала проволоку. Затем, жуя жвачку, уставилась на меня любопытными серыми глазами.
— Ты кто такая? — спросила она по-русски. — Че ты тут делаешь? Я по-немецки нихт фершейн. Ты меня понимаешь? Че тут ваще такое происходит? А те, наверху, кто они?
Разглядывая девушку, я напрягала остатки сознания. Это еще что за явление? Сплю я или брежу?
Для большей доступности Явление подкрепляло вопросы активной жестикуляцией.
Я попыталась шевельнуться, застонала, перевалилась со спины на живот и замерла, отдыхая. Увидев меня с тыла, Явление присвистнуло:
— Ух ты! Ни фига себе!
— Ты кто? — спросила я.
— Света, — ответило Явление.
— Откуда?
— Приехала.
Да, кажется, я свихнулась. У меня галлюцинации наяву. Я уже не отличаю бред от реальности.
Наверное, новая поза показалась мне удобной, потому что я закрыла глаза и уснула. Проснулась оттого, что Брану разговаривал с Явлением на странной смеси русско-английских слов.
— Дрим.
— Да, дрим. Слип. Бай-бай.
— Йс.
— Э… Ю… Черт, как это будет? Вау! Вот влипла, блин…
Брану взял меня на руки, осторожно прижал к себе и понес куда-то наверх, тяжело топая «казаками» по бетонным ступенькам. Каждым шаг отдавался во мне тупой болью. Я разлепила ресницы. Явление шло за нами следом по коридору и жевало жвачку… На свету оно выглядело материалистичнее, чем в подвале.
День последний
Брану поднялся по винтовой лестнице, открыл раздвижную дверь и прошел через разгромленную подпольную видеостудию. Под ногами хрустело битое стекло, повсюду валялись разноцветные кабели и штативы.
Черный фотограф лежал за диваном. Вернее, оттуда торчали его неподвижные ноги… Вряд ли живые лежат в такой позе.
Рона я увидела на полу рядом с лестницей. Он лежал на боку, скрючившись, уткнувшись носом в ковер, подтянув к животу окровавленные острые колени.
Брану перешагнул через него и стал подниматься по лестнице. Явление, зажмурившись, перепрыгнуло через покойника и испуганно взбежало вверх за нами, боясь отстать даже на шаг… Брану принес меня в спальню Хозяина и уложил на узкую, хоть и роскошную, кровать. Никогда бы не подумала, что Райман предпочитает спать в кровати не шире гроба.
— Как себя чувствуешь? — спросил Брану.
— Глупый вопрос, — едва усмехнулась я.
Он ударом кулака взломал антикварный шкафчик, достал открытую бутылку «Камю», плеснул в стакан и протянул мне:
— Пей.
— Открой непочатую.
Брану выплеснул коньяк из стакана прямо на ковер, распечатал новую бутылку.
Судя по тому, что творилось в доме, возвращения Хозяина здесь никто не ждал.
Брану дал мне выпить. Потом предупредил:
— Сейчас будет немного больно, терпи.
Он разорвал на мне ошметки блузки, плеснул на спину, на плечи пригоршнями коньяка и принялся растирать. Я заорала, словно в меня плеснули серной кислотой… Потом коже стало прохладно, легко, хорошо…
Брану ощупывал мои кости, искал переломы: «Здесь болит? Подними руки. Набери воздух, выдохни… Болит?» Мне казалось, что у меня не осталось ни одной целой кости, но Брану обнаружил только пару сломанных ребер. Тут же разорвал льняную
