Хрупкий побег - Кэтрин Коулc
Я замерла, осматриваясь. Сила и разрушение — это было не мое. Особенно после всего, что я пережила с Бренданом. Но я знала — мне нужно выпустить наружу то уродство, что копилось во мне столько времени. Иначе оно меня сожрет.
Не успев передумать, я шагнула вперед и изо всех сил замахнулась кувалдой. Глухой удар сотряс доску. Она треснула, расколовшись в нескольких местах.
Я ощутила, как по телу прокатилась волна силы. Злость и страх, столько времени подавленные, теперь вырывались наружу, проходя сквозь каждое мое движение. Я снова ударила. И снова. Пока не обрушила балку. Перешла к следующей. И к следующей. Пока руки не начали ныть, а дыхание не стало сбивчивым.
Постепенно я вернулась к себе. Оглянулась в поисках Шепа.
Он смотрел на меня, сияя:
— Ну как ощущения?
Я прислушалась к себе. И внутри разлилось удивление:
— Потрясающе.
Но дело было не только в этом. Все дело было в Шепе. В том, как он просто был рядом. Слушал, не осуждая. Пытался понять. Помочь.
Если не быть осторожной, в такого мужчину, как Шепард Колсон, можно было влюбиться. Я только не знала, сможет ли он полюбить меня в ответ. Если узнает всё.
22
Шеп
Как только я переступил порог старого фермерского дома, выйдя из мягкого света раннего утра, меня встретил насмешливый голос Энсона:
— Ты что, выдул дюжину «5-часовой энергии» и фигачил всю ночь?
Вопрос был понятен. За несколько часов вчера вечером мы с Теей продвинулись дальше, чем с Энсоном за два предыдущих дня. Частично потому, что теперь я знал, где проложены трубы и электрика, и мог двигаться быстрее. Но еще и потому, что Теа оказалась прирожденной в деле сноса.
Я невольно усмехнулся, вспоминая ее: волосы собраны в пучок, огромные очки и респиратор, вся в пыли от гипсокартона и кричащая какую-то нелепицу, размахивая кувалдой, как настоящий берсерк.
— Эй, ты в порядке? — Энсон щелкнул пальцами перед моим лицом. — У тебя, случайно, не инсульт?
Я отмахнулся:
— Радуйся, что работа так продвинулась.
— Рад, конечно. Но решил, что что-то стряслось, раз ты пошел все сносить с таким остервенением. А ты, гляжу, еще и улыбаешься. Такого я от тебя уже месяц не видел.
С тех пор, как пропал Роудс. Он этого не сказал, но я и так понял.
Я провел рукой по щетине на щеке:
— Я вчера привез Тею. Ей нужно было выпустить пар. Через пару часов от стены ничего не осталось.
Энсон помолчал, а потом произнес:
— Ты спросил у нее про Брендана Босмана.
Одного упоминания имени хватило, чтобы ярость внутри меня снова вспыхнула, как пламя.
— Да, спросил.
Энсон молчал. Это было его умение — знать силу тишины.
Но я к этому привык. Уже несколько лет как он работал у меня, и я знал его мрачную манеру общаться. Я выдержал его взгляд, достал бумажник, вытащил однодолларовую купюру и протянул ему.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я стану танцевать для тебя стриптиз за один бакс.
Я показал ему средний палец:
— Я хочу тебя нанять.
— Шеп, я вообще-то уже работаю на тебя. Лет как сколько?
Я покачал головой:
— Я имею в виду твою «психотерапевтическую половину». То есть то, что сказано между нами, остается между нами, да?
Энсон напрягся. Сразу видно было — включилась тревога:
— Я больше не психолог. Никогда и не практиковал всерьез, кроме учебы.
— Но все равно связан профессиональной тайной.
Он прищурился:
— Даже если бы моя лицензия была действительной, конфиденциальность соблюдается, пока я не решу, что кто-то представляет угрозу себе или другим.
— За это не переживай. Только если Брендан, мать его, не твой пациент.
Энсон опять замолчал. Потом поднял купюру и, наигранно торжественно, убрал ее в карман:
— Хорошо. Конфиденциальность соблюдается. Хотя, знаешь, можно было бы и просто попросить.
Возможно, и можно было бы. Но Роудс дружит с Теей. Она ей небезразлична, и Энсон это знает. Он мог бы проболтаться, если бы я не дал четко понять, что речь идет о доверии — и о его нарушать нельзя.
— Теа была с Бренданом много лет, — начал я.
— Абьюзер? — быстро спросил Энсон. Ничего не упускал, как всегда.
— Да. Но не в том смысле, в каком ты подумал.
И я все выложил. Постарался говорить максимально обтекаемо — я знал, что Теа не хотела бы, чтобы я делился всем. Но я был в отчаянии. Я не знал, насколько все серьезно, и какие меры нам стоит предпринять. А Энсон — знал.
Чем дольше я говорил, тем мрачнее становилось его лицо. Он начал ходить по комнате, отбивая пальцами ритм по бедру. Когда я закончил, он остановился и повернулся ко мне.
— Ну и что думаешь?
— Думаю, все это полный пиздец. И я бы с удовольствием лично оторвал Брендану яйца.
— Благодарю за профессиональное мнение, доктор Хант.
Он вздохнул, потер шею сзади:
— Я не могу поставить диагноз без обследования или хотя бы очного общения.
— Но? — уточнил я, чувствуя, что он не договорил.
— Похоже, у него признаки личностного расстройства. Резкие перепады в восприятии людей — от идеализации до обесценивания, особенно в романтических отношениях. Рискованное поведение — вроде алкоголя и наркотиков, о которых упоминала Тея.
— И что это значит для нее сейчас? — спросил я, чувствуя, как сжимаются голосовые связки.
Энсон покачал головой:
— Может, ничего. Люди с такими расстройствами живут и лечатся. Методов полно. Но то, что она почувствовала необходимость исчезнуть с лица земли после разрыва… Это тревожно. Значит, есть еще что-то.
Я и так знал, что есть. Без малейших сомнений.
— Я не могу настаивать и копаться в ее прошлом.
— Нет. И не должен. Она сама решит, что рассказать. Но судя по поведению Брендана, там явный уровень одержимости.
— В смысле?
Энсон встретился со мной взглядом:
— Его объект зацикленности исчез из поля зрения. И если за это время у него не появился новый, значит, он все эти годы закипал изнутри.
Это не сулило ничего хорошего.
— А если он узнает, где она?
— Если Брендан сейчас узнает, где она, — это может привести к насилию. Даже если раньше его не было.
— Как нам ее защитить? — слова едва прошли сквозь стиснутое горло.
— Не думаю, что мы можем сделать многое, кроме как помочь ей восстановиться, — тихо ответил Энсон. — То, что она открылась тебе, — уже огромный шаг. То, что она впустила Саттон и Роудс хотя бы частично, — тоже хороший знак. Ей
