Клетка - Ариша Дашковская

— Дари, — я затаил дыхание.

Лис дотронулся до моей руки и принялся вычерчивать ногтем какую-то фигуру.

— Я подарю тебе солнце, — хитро прищурившись, — сказал он.

Меня окатило холодной волной разочарования.

— Оно не твоё, — фыркнул, не скрывая досады.

— А кто сможет это доказать? Мне не нужны на него бумажки с печатями, как на твой катер. Мне достаточно самому знать это. И я могу распорядиться им так, как захочу. Например, подарить его тебе. И тогда оно будет согревать тебя, даже когда небо затянут тёмные тучи. А потом ты так же сможешь его кому-нибудь подарить.

Так вот, что он выцарапывал на моей ладони. Солнце.

— Да ты пьян! Мелешь всякое, — догадался я.

— Ага, — засмеялся он и начал устраиваться на моих коленях. — Спать хочу.

— А я есть.

Дотянулся до заветренных бутербродов, положил на тарелку оставшийся шашлык и варёную картофелину, щедро присыпанную укропом.

— Ты только о жратве и думаешь. Я тебе о солнце, а ты… эх, — он снова заёрзал головой, выбирая удобное положение. Потом приподнялся. — Ты сходи в каюту, разогрей еду. Остыло же всё.

— Ложись, не пойду никуда. А то пока буду ходить туда-сюда, эти вернутся, чего-нибудь придумают, и я опять не поем.

На самом деле мне не хотелось уходить. Лучше есть холодный шашлык с застывшим жиром, но ощущать приятную тяжесть золотистой головы Лиса на коленях.

— Ну вот, я же говорил, только о жратве… — закрыв глаза и улыбаясь, пробормотал Лис.

Я быстро прожевал потерявшее сочность мясо, закусил картошкой и сидел, не шевелясь, чтобы не потревожить покой Лиса. Казалось, что он и в самом деле уснул. Дыхание было размеренным, лицо расслаблено, уголки губ время от времени поднимались вверх. Ветер шевелил прядки волос, и я боролся с желанием прикоснуться к ним. Но до салфетки я не мог дотянуться, не потревожив его, а коснуться грязными руками не решился бы. Поэтому просто любовался.

На площадке для купания раздался веселый плеск. Вронский, фыркая, взбирался по металлической лесенке. Довольный, мокрый Вронский потянулся за заранее приготовленным белым махровым полотенцем. Следом за ним выбрался Астафьев.

— Теперь они поменялись ролями: Олег ест, а Алексей спит, — засмеялся Вронский, усаживаясь на диван и протягивая руку к коньяку. — Вода холодная, освежает, погреться не помешает.

— Домой надо выдвигаться. Стемнеет скоро, — Астафьев сел за руль.

Лёгкий скрежет якорной цепи разбудил Лиса. Он потёр глаза, чуть зевнул и приподнялся. Очевидно, коньяк с возложенной на него функцией не справлялся — Вронский самозабвенно закидывал в себя новые порции топлива. Предложил Лису составить ему компанию, но тот покачал головой.

— А ты? — Вронский подмигнул мне. — Пока батя не видит.

— Батя всё слышит, — раздался недовольный голос Астафьева. — Не спаивай мне ребёнка.

— Видишь, какой у тебя отец? С ним точно получишь путёвку в жизнь. Подтянешь знания. Сдашь ЕГЭ. Не решил, куда учиться пойдешь?

— Не думал пока.

— Ты парень толковый. Тебе на инженерный нужно. А Виктор Сергеевич поможет в «Газпром» устроиться. И всё: мечты сбываются! Воспользуйся своим шансом, а то будешь как Лёша — ветер в поле.

— Ну, мне такого никто и не предлагал, — просто улыбнулся Лис.

На дачу вернулись в темноте. Зажгли в беседке приветливо-жёлтый свет, на который тут же слетелись блёклые ночные бабочки и комары. Последним никто не обрадовался, поэтому на столе появилась зелёная спираль, наполняющая пространство пахучим дымом. Неприятный запах раздражал, но лучше уж потерпеть, чем чесаться всю ночь.

Вронский вскоре покинул нас. Мне подумалось, что его сразил алкоголь. Но Вронский вернулся с тортом в руках. Даже зажёг свечи для большего эффекта. Все стали требовать от меня загадать желание. Глупости! Будто от этой традиции что-то зависело. Ни одно из желаний, загаданных в детстве, так и не исполнилось. Теперь же я даже не знал, хочется ли мне чего-нибудь. Цветной парафин плавился, стекая слезами, а я смотрел на огонь. Потом опомнился. Задул свечи под аплодисменты и одобряющий гул.

Потом был приторный торт, приторные пьяные улыбки и салют. Окрестные собаки заливались нестройным лаем на каждый залп. Я смотрел на расцвеченное огнями небо. Лис стоял рядом. На секунду он сжал мою руку, но когда я взглянул на него, его лицо было обращено к небу.

Сразу после салюта я свалил спать, самовольно заняв комнату, в которой мы ночевали с Лисом в последний раз. В открытую форточку доносились нетрезвые голоса и хохот. Я замотался как в кокон в пахнущее пылью и сыростью покрывало и уснул.

Проснулся от того, что нетерпимо хотелось в туалет. Меньше всего мне хотелось тащиться на улицу. Ещё раз пожалел об отсутствии в доме удобств, едва не грохнувшись на тёмной лестнице.

Выйдя, свернул к ближайшим кустам. Ночная тишина разбавилась тихим журчанием. Всё-таки хорошо здесь. Ночная свежесть. Звёзды. Цикады. В эту идиллическую картину не вписывался негромкий стон. Ещё один. Спешно заправившись, я стал настороженно вглядываться в темноту. Когда глаза привыкли, различил впереди какое-то движение в глубине сада. Продвинувшись ближе, различил фигуры. К горлу подступил ком. Глаза защипало, а кулаки сжались сами собой. Больше всего на свете сейчас я ненавидел Астафьева. Нужно развернуться. Быстрее уйти. Но я не мог пошевелиться. Жадно вглядывался, ловил стоны. Хотел умереть на месте. Впервые было так больно. Раньше думал, что это меня не касается.

Наконец, отмер, бросился назад, забыв про осторожность, задевая кусты. Спрятался за домом. Отдышался, прислонившись спиной к холодной стене. Сполз по ней на бетонную отмостку. Обхватил руки коленями, сдерживаясь, чтоб не разрыдаться.

Не знаю, сколько так просидел. Но, должно быть, достаточно, чтобы не столкнуться с ними. Медленно поднялся. Ноги затекли, неприятно покалывая.

Входная дверь скрипнула, впуская меня. Хорошо не додумались закрыть её на задвижку, иначе пришлось бы мне мёрзнуть на улице всю ночь. Во мраке гостиной наткнулся на кого-то. Чьи-то руки обхватили меня.

— Не бойся, это я, малыш.

Знакомый запах мяты подействовал успокаивающе.

— Я подышать собирался. А ты чего бродишь? — шептали губы в мою макушку. Врали.

Я подался вперёд, прижимаясь к нему. Руки не отталкивали, прижимали сильнее. Лис судорожно втянул воздух над ухом, отчего по шее пробежали мурашки.

— И я подышать выходил, — шёпотом ответил, продолжая вжиматься в его тепло. — Твоё солнце слишком горячее. Оно обжигает. Это больно.

— Знаю.

Лис не спешил разжимать объятья. А я был рад этому.

Глава 22

Второй день жутко болела голова. Домашние задания, занятия с репетиторами вызывали чрезмерное напряжение. Почти полтора года без учебников расслабили меня. Забытое вспоминалось тяжело, а новое совершенно