Развод. Пусть горят мосты - Стася Бестужева

— Как продвигается? — спрашиваю, надевая новые перчатки.

— Сложнее, чем думал, — отвечает он, не поднимая глаз. — Осколки очень мелкие, некоторые придется удалить.

Встаю напротив, включаюсь в работу. Время снова теряет смысл. На часах пять, шесть, семь вечера. Мы работаем молча, понимая друг друга с полужеста. Эта слаженность, это молчаливое сотрудничество напоминает мне танец. Странно, но с Павлом у меня никогда не было такого чувства единства, такого глубокого понимания.

Профессор Андреас заходит несколько раз, наблюдает за нашей работой, качает головой от удивления и уважения.

— Вы настоящие русские доктора, — говорит он. — Железные люди.

В девять вечера заканчиваем с костями. Конструкция выглядит хрупкой, фантастической, почти нереальной. Множество тончайших спиц, соединяющих осколки кости, аппарат внешней фиксации, удерживающий всю конструкцию.

— Теперь мышцы и кожа, — говорю я, разминая затекшую шею. — Еще часа четыре, не меньше.

— Может, отложим до завтра? — предлагает анестезиолог. — Девочка уже тринадцать часов под наркозом.

Глава 26

Смотрю на мониторы. Показатели стабильные, но слабые. Детский организм выдерживает нагрузку, но с трудом.

— Нет, — решаю я. — Слишком высок риск инфекции. Мы должны закрыть рану сегодня.

Максим поддерживает меня безоговорочно. Еще один аргумент в его пользу — мой бывший муж никогда не понимал такой преданности работе, всегда упрекал в излишнем трудоголизме.

Следующие часы сливаются в один бесконечный момент сосредоточенности. Сшиваем мышцы, восстанавливаем нервы, закрываем кожу. Некоторые участки слишком повреждены, приходится делать пластику, перемещая лоскуты с соседних областей.

Полночь. Мы в операционной шестнадцать часов. Шестнадцать часов непрерывной концентрации, микроскопических движений, борьбы за каждый миллиметр живой ткани.

— Почти закончили, — говорю я, накладывая последние швы. — Еще немного.

Максим молча кивает. Его руки дрожат от усталости, но движения по-прежнему точные, выверенные. Мы оба на пределе, но не можем позволить себе ошибку. Не сейчас, когда так близко к финишу.

Два часа ночи. Восемнадцать часов операции. Последний шов. Последняя проверка. Все готово.

— Мы сделали это, — выдыхаю я, отступая от стола. — Теперь только ждать.

Максим снимает маску, и я вижу его улыбку — усталую, но счастливую.

— Невероятная работа, Елена, — говорит он. — Просто невероятная.

Выходим из операционной на подгибающихся ногах. В коридоре нас встречает профессор Андреас, он дежурил все это время, ожидая результатов.

— Поразительно, — говорит он, осматривая наши записи и фотографии этапов операции. — Я не верил, что это возможно. Но вы это сделали.

— Нога спасена? — спрашиваю я.

— Пока рано говорить окончательно, — отвечает он осторожно. — Нужно дождаться, когда спадет отек, проверить кровоток, функцию нервов. Но шансы... шансы хорошие.

Этого достаточно. Сейчас я не могу ожидать большего. Пошатываясь от усталости, иду в палату к своим детям. Они спят — Ника на кровати, Даниил свернулся калачиком на кресле рядом. Их лица безмятежны во сне, и мое сердце сжимается от любви и облегчения. Мои дети в безопасности. И, возможно, еще один ребенок теперь тоже.

Максим заходит следом, смотрит на спящих детей.

— Ты невероятная, — говорит он тихо. — Знаешь это?

— Мы невероятные, — поправляю я. — Это была командная работа.

Он качает головой:

— Не только операция. Всё. То, как ты справляешься с разводом, с детьми, с работой. Ты самая сильная женщина, которую я знаю.

Его слова находят что-то глубоко внутри меня, какую-то струну, которая не звучала годами. С Павлом я всегда чувствовала себя недостаточной — недостаточно внимательной женой, недостаточно заботливой матерью, недостаточно привлекательной женщиной. Всегда не дотягивающей до его ожиданий.

А Максим смотрит на меня после восемнадцати часов изнурительной операции, растрепанную, потную, с кругами под глазами, и говорит, что я невероятная.

— Спасибо, — шепчу я, не находя других слов.

Мы засыпаем в креслах рядом с детьми, не в силах добраться до соседней палаты. Сон приходит мгновенно, глубокий и без сновидений.

Просыпаюсь от солнечного света, бьющего в окно. На часах — одиннадцать утра. Мы проспали почти восемь часов. Дети уже не спят, тихо разговаривают в углу палаты.

— Мама! — Даниил замечает, что я открыла глаза, бросается ко мне. — Ты спала сидя, как жираф!

— Жирафы не спят сидя, глупый, — поправляет его Ника, но тоже подходит, обнимает меня здоровой рукой. — Как операция, мам? Вы спасли ту девочку?

— Мы сделали все, что могли, — отвечаю осторожно. — Теперь нужно ждать.

Максим просыпается тоже, потягивается, морщится от боли в затекшей шее.

— Доброе утро, — говорит он с улыбкой. — Как наши пациенты?

— Мы в порядке, — отвечает Ника за всех. — А вы были очень храбрыми вчера.

— Это точно, — раздается голос от двери. Там стоит медсестра, которая вчера ассистировала на операции. — Профессор Андреас просит вас зайти. У Марии что-то происходит.

Сердце пропускает удар. Неужели осложнения? Инфекция? Отторжение? Мы с Максимом вскакиваем, забыв об усталости, и спешим по коридору.

В палате Марии суета. Вокруг кровати — несколько врачей, медсестры, какие-то люди в гражданской одежде.

— Что случилось? — спрашиваю я, проталкиваясь к кровати.

И тут вижу ее глаза. Открытые. Ясные. Живые.

— Она пришла в сознание, — говорит профессор Андреас с широкой улыбкой. — И первые тесты показывают хороший кровоток в конечности. Пальцы двигаются!

Наклоняюсь к девочке, беру ее за руку.

— Мария, ты меня слышишь?

— Да, — шепчет она слабым голосом. — Моя нога... вы спасли ее?

— Похоже на то, — отвечаю, не в силах сдержать улыбку. — Еще предстоит долгий путь, но первый шаг сделан.

Она слабо улыбается, и эта улыбка стоит всех восемнадцати часов изнурительной работы, всей боли в спине, всей усталости.

— А это кто? — спрашиваю я, замечая пожилую женщину, стоящую у окна. Седые волосы собраны в тугой пучок, лицо изборождено морщинами, но осанка прямая, гордая.

— Это бабушка Марии, — объясняет профессор Андреас. — Прилетела из России этим утром. Они с Марией разговаривали по-русски, я ничего не понял.

Бабушка из России? Это что-то новое. Мария ничего не говорила о русских