Спецназ по соседству - Лана Вайн
– Я не маленькая! И я никуда не вернусь! – кричу я, уже не сдерживая слез. – Я устала жить по твоей указке! Устала от твоего тотального контроля! Я не твой солдат, я твоя дочь! У меня есть свои желания, свои мечты!
– Какие у тебя могут быть мечты?! – снова взрывается отец. – Твоя единственная мечта должна быть – получить диплом и не опозорить меня! У тебя мать умерла, я один тебя тяну, а ты… неблагодарная!
Упоминание мамы становится последней каплей. Той чертой, за которой заканчивается мое терпение и начинается выжженная пустыня боли.
– Да, мама умерла! – выкрикиваю я, и мой голос срывается на всхлип. – А ты… ты хоть раз спросил, каково мне без нее? Каково мне было все эти годы? Тебя никогда не интересовало, что у меня на душе! – я горько усмехаюсь, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Пап, ты хоть раз спросил меня, чего я хочу? Счастлива ли я? Тебе всегда были важны только мои оценки, мои достижения, твой дурацкий «красный диплом»! Я для тебя не дочь, а очередной проект «Идеальная Аврора», который должен блестяще выполнить все поставленные задачи! Так вот, генерал Виленский, проект провалился! Можешь ставить мне неуд!
– Не смей так со мной разговаривать! Я твой отец! Я в тебя всю душу вложил, а ты… Ты просто в очередной раз доказала, что в тебе нет стержня. Ни капли благодарности. Вечно витаешь в облаках, принимаешь импульсивные, глупые решения. Я думал, переезд заставит тебя повзрослеть, но ты осталась все тем же капризным, инфантильным ребенком. Это просто пощечина, Аврора!
Пощечина?
Это для него-то пощечина?!
Я больше не могу сдерживаться. Слезы льются градом. Я подтягиваю колени к груди, обнимаю их и утыкаюсь лбом. Телефон на столе продолжает надрываться от отцовских криков. Я уже не разбираю слов, слышу только этот злой, давящий гул.
Папа никогда не поймет. Никогда! Глупо продолжать надеяться на это и ждать. Для него есть только черное и белое. Правильно и неправильно. Устав и приказ. А я… Я просто хочу, чтобы меня любили. Не за что-то, а просто так! Я хочу тепла, нежности, чуткости. Хочу, чтобы за меня переживали как за дочь, а не как за безликий объект, на который возлагают надежды. Это так… мерзко!
Я рыдаю, сотрясаясь всем телом. И вздрагиваю, когда сквозь пелену слез и отцовского крика в уши врывается чужой голос. Низкий, спокойный, с нотками стали.
– Думаю, на сегодня лекций достаточно, генерал.
Я резко поднимаю голову и встречаюсь взглядом с Глебом. Он стоит рядом и смотрит прямо на меня. Уставший, хмурый, и в глазах – сталь.
– Вы кто такой? – доносится из динамика ошарашенный голос отца.
Сосед берет мой телефон, выключает громкую связь и подносит его к уху, не сводя с меня своего тяжелого, пронзительного взгляда.
– Тот, кто не позволит вам довести вашу дочь до нервного срыва, – ровно произносит Савицкий. – И тот, кто советует вам в следующий раз начинать разговор со слов «как ты, дочка?», а не с обвинений. Кажется, вам давно пора познакомиться с ее жизнью поближе, Игнат Савельевич. Возможно, тогда ваш «проект» не будет раз за разом проваливаться. Всего доброго.
Глеб сбрасывает вызов и медленно кладет телефон на стол. В кухне повисает давящая тишина. Мужчина делает шаг ко мне, присаживается на корточки и заглядывает мне в лицо. Его большие пальцы осторожно, почти невесомо, стирают слезы с моих щек.
– Эй, котенок, – его голос звучит непривычно мягко. – Ну-ка прекращай воду лить.
Я смотрю на него сквозь пелену слез. На его серьезное лицо, на беспокойство в темных глазах. И не выдерживаю. С моих губ срывается тихий, жалобный стон, и я утыкаюсь лбом ему в плечо, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Глеб просто сидит рядом. Не уходит. Крепко, но нежно обнимает меня за плечи, позволяя выплакаться. И от этого простого, молчаливого жеста становится немного легче. Словно часть моей боли мужчина забирает себе.
– Он… он ничего не понимает, – шепчу я в его шею.
– Я понял, – тихо отвечает Глеб, продолжая гладить меня по волосам. – Зато я все понял.
Глеб поднимает мое лицо за подбородок, заставляя посмотреть на него. В его глазах – ураган. Там столько всего: и нежность, и злость, и что-то темное, пугающее и до одури притягательное.
– Знаешь, что самое хреновое в этой ситуации, котенок? – хрипло спрашивает сосед.
Я отрицательно качаю головой.
– То, что я сейчас так зол на твоего отца за то, что он довел тебя до слез, что готов приехать и начистить ему рожу. А мне, блин, нельзя. Он мой начальник.
Я смотрю на него во все глаза. Мое сердце пропускает удар, а потом… Сама не понимая, что делаю, подаюсь вперед и целую его. Просто прижимаюсь своими солеными от слез губами к губам Глеба. Неумело, отчаянно, вкладывая в этот поцелуй всю свою благодарность.
Глава 24 (Глеб)
На секунду я опешил. На долгое мгновение растерялся, впервые за много лет выбитый из колеи простым поцелуем. Но потом в башке что-то коротнуло, и мои руки крепче прижали к телу хрупкую девчачью фигурку. А губы, словно вознамерившись испить эту малышку до самого дна, ответили на поцелуй с таким напором и жаждой, что крышу сорвало окончательно!
Парочка стремительных движений, и я уже оказываюсь задницей на диване, а Аврора на мне верхом. Ее пальцы в моих волосах. Мои у нее под футболкой. И мы целуемся так, будто от этого зависит наша гребаная жизнь! Глубоко, страстно, дико, задыхаясь. Мой язык играет с ее. Губы посасывают. Зубы прикусывают. Это не поцелуй – это очередная битва. Новое сражение! Ее пальчики щекочут мой затылок, царапают шею. А мои бесстыдно сжимают ее упругую грудь, играя с сосками. Ее бедра непроизвольно скачут на мне, обтираясь промежностью о пах. Заставляя меня гореть. Всего! Нас вырубает. Для всего мира – вырубает!
Я слишком долго ее хотел.
Я слишком глубоко в ней увяз.
И я охрененно сильно напортачил накануне. Сегодня утром я целых два часа просидел в кафе, думая, как извиниться так, чтобы поняла. Уже принял решение, что пора признаться перед ней в очевидном: я, мать твою, ее люблю! Так люблю, что
