Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

Йонис выволокла барахтающегося и вопящего калеку во двор. Он бухнулся на траву, браня петуха и настойчиво подзывая его.

— La zanmi, la. Сюда, дружок, сюда, — Озьяс отыскал где-то кукурузное зернышко и протянул петуху, бормоча под нос всякую чепуху. — Они не понимают, малыш. Им ведь неведомо, что это был за человек, правда? И как тяжело было его потерять, — старик уставился на Верну и Йонис. — Я был не в восторге, когда он впервые заявился сюда со своей сумкой и мачете. Я решил, что этот парень собирается срубить все деревья на моей горе. Он бы так и сделал, не останови я его. Уж поверьте. Вот почему я подрядил его работать на моей тележке — просто чтобы держать его подальше от деревьев, — Озьяс покачал головой. — Вы, девочки, никогда не видели, как он бежал с бруэтом?

Девочки ответили отрицательно.

— В этом городе нелегко управляться с повозкой. Уж мне ли не знать. Я занимался этим тридцать три года. Но Зо был прирожденный бруэтье! Что за плавность! Что за сила! Вроде той, о которой толкует священник на воскресной службе. А я все это время его критиковал. «Выпрямись. Ровнее шаг. Следи за шиной». — В заключение он хлопнул в ладоши. — Я даже не успел сказать ему, как это было прекрасно.

Озьяс умолк. Глаза старика наполнились слезами, и его стошнило в траву. Петух стал поедать с лужайки извергнутые овощи.

— Li pa gen oken prinsip, — простонал старик, вяло пытаясь отогнать птицу. — Никаких принципов.

Йонис объяснила, что они студентки школы медсестер и однокурсницы Анайи.

— Она велела нам прийти на Мон-Нуа, найти Зо и передать ему вот это.

Девушка показала старику монетку.

Озьяс покачал головой.

— Боюсь, там, куда он ушел, доллары не нужны.

— Что вы имеете в виду? — воскликнула Верна.

Озьяс вытер губы тыльной стороной ладони.

— Нет никакого Зо! — крикнул он. — Вы что, не видите? Ни на Мон-Нуа. Ни в Гранд-Ансе. Ни в каком другом месте. — Калека попытался подняться, но не сумел и в конце концов растянулся на лужайке. — Он мертв. Погиб после очередного толчка! И все из-за меня, — в отчаянии Озьяс стал выдергивать с корнем клочки травы. — Я заставил его, как осла за подачку, протащить нас через полгорода.

Девушки сообщили старику, что в городе развернуты лагеря, где можно получить рис и чистую питьевую воду, но он махнул рукой.

— Некоторые люди еще называют это городом. И даже столицей. Но по мне, так теперь это кладбище. Каждая квартира — усыпальница. Каждая школа — мавзолей. Нет, — покачал головой Озьяс, — я не покину свою гору, даже если мне заплатят за это кругленькую сумму американскими деньгами.

Эта вспышка истощила силы Озьяса, и больше он не промолвил ни слова. В конце концов девушкам пришлось уложить его в постель, из которой он вылез, и оставить там со стаканом воды.

— Его накрыли? — сонно пробормотал Озьяс.

— Кого?

— Петушка.

— Конечно, дедушка, — сказала Верна, набрасывая на петуха тряпки. — Он уже спит.

Затем подруги нашли мадам Зюлю, которая стирала у себя во дворе. Она, не отрываясь от таза с бельем, сказала, чтобы они не беспокоились о старике.

— Озьяс чудит уже много лет, с тех пор как умерла жена. Такого старого дурня, как он, еще поискать. — Мадам Зюлю швырнула в воду пару мокрых джинсов. — Но после землетрясения стало еще хуже. Он начал бродить по округе и рассказывать всем, что Зо был ему как сын, которого он никогда не имел, а мальчик взял да и погиб.

Девушки предложили ей адокин, но старуха отказалась.

— Плохая примета — забирать себе то, что предназначено мертвым. Но скажите этой девушке, чтобы не пропадала. У меня теперь есть телефон.

И мадам Зюлю попросила внучку дать им номер.

Не зная, что еще можно предпринять и с кем поговорить, к вечеру студентки вернулись обратно с долларом, который забрали утром, и тяжесть предстоящей задачи нависала над ними всю дорогу, пока они спускались с горы.

* * *

Это были самые мучительные часы, которые выдались у Анайи во время выздоровления, и, если не считать часов, проведенных под завалами школы, самые ужасные в ее жизни. От болеутоляющих таблеток девушку бросало в пот и дрожь, и она весь день ощущала дурноту. Сидя в постели и грызя лед, Анайя ожидала возвращения подруг и каждую минуту надеялась увидеть широкие плечи любимого, перегородившие дверной проем. Она вспоминала его тело, и исходивший от него запах солнца и цемента, и волнующую череду событий, ознаменовавших начало их любви. Вспоминала, как они пили из бутылки ром и занимались сексом на пляже.

Вспоминала первую ночь их медового месяца на Мон-Нуа, когда они после полуночи пили белое вино на террасах огорода и Зо описывал все известные ему виды любви: отчаянная, материнская, изголодавшаяся… Любовь утешающая и нежная, призванная напомнить мужчине о его мужественности или заставить его забыть о ней. А еще любовь по обязанности, столь же физиологичная и механистичная, как акт дефекации, и примерно столь же интересная. Когда ветер улегся и город под ними затих, Зо рассказал ей об уничтожающей любви, любви, в которой теряешь себя, не зная об этом, будто тонешь в море, температура которого точно соответствует температуре твоего тела, и даже не понимаешь, что погибаешь.

— Такой любовью ты меня любишь? — спросила Анайя.

Зо покачал головой и рассказал ей об абсолютной любви, которая заставляет тебя хотеть жить столь же сильно, как и умереть.

Вспоминая в душной палате для ампутантов те сладостные часы, ожидая появления Зо, Анайя ощущала в сердце силу этой абсолютной любви и способность пронести ее до самого конца. Пока не вернулись Верна и Йонис. Затем душа Анайи погрузилась в мутный сумрак.

Под левым глазом у нее был шрам, похожий на трещину на стекле. Когда девушка улыбалась, он извивался на ее щеке. Теперь же, при получении известия о гибели Зо, он даже не дернулся. Лицо Анайи осталось неподвижным, словно маска. Внутри нее будто замерло что-то похожее на вибрацию в костях. Она так привыкла к этому ощущению, что узнала о его существовании лишь теперь, когда оно исчезло. То была любовь к Зо, поддерживавшая ее так же, как лекарства, которые она принимала, и пища, которую она ела. Лишившись этой любви, Анайя почувствовала всю накопившуюся за время своих испытаний слабость и сопутствующую ей лихорадку. Впервые ей показалось, что она не