Предатель. Ты меня (не) заменишь - Ира Дейл

Именно в тот момент отношение мамы ко мне кардинально изменилось. Холод буквально начал свозить между нами.

Я убила мечту матери о большом театре, которую она пыталась воплотить с моей помощью, наверное поэтому она всю жизнь меня недолюбливала. Зато внучка идет по тому пути, которой безумно нравится бабушке, вот и стала ее любимицей. Хорошо, что Кира сама получает удовольствие от балета, иначе я бы не стала ее заставлять им заниматься, и что-то подсказывает мне, расположение моей матери, тоже мигом схлопнулось бы.

На самом деле, именно этого я жутко боюсь. Страшно, что мама разобьет моей дочери сердце также, как и мне когда-то. Но запретить им общаться тоже не могу. Ведь вижу, как малышка тянется к бабушке.

Ситуация получается патовая. Поэтому стиснув зубы, по просьбе дочери я вожу ее к бабушке. Хотя сама бы, наверное, уже давно отстранилась до такой степени, что виделась бы с матерью только по праздникам. И то не всегда.

— Так ты проходишь? Или будешь продолжать мяться на площадке, привлекая внимание соседей? — мама недовольно поджимает губы, отчего они становятся еще тоньше.

Несмотря на свой возраст, кому-кому, а женщине, которая меня родила, стати не занимать. Даже дома она носит только платья, сегодня на ней темно-синее с мелкими красными цветами на подоле юбки и рукавах. Да и в общем она выглядит прекрасно. Седина закрашена темной краской, волосы затянуты в тугой пучок, плечи расправлены, а на ногах мюли, а не обычные домашние тапочки.

Кира пошла фигурой в бабушку, такая же худощавая. В то время как у меня приличных размеров в грудь и попа такая, словно я налегаю на сладкое, хотя почти его не ем.

Мне приходится проявить дюжее терпение, чтобы переступить порог квартиры мамы. С тех пор, как папа умер, отторжение приезжать в родительский дом, только начало расти. Обычно я жду Киру на улице в машине. Но сегодня дождь льет как из ведра, а дочка не взяла зонтик, поэтому я решила отнести ей его сама, чтобы малышка не промокла и, не дай бог, не заболела.

Стоит мне оказаться в квартете, мама тут же закрывает дверь, скорее всего, чтобы оградить ее жилище и нас от лишних глаз. Меня всегда поражал мамин страх людского осуждения. Даже несмотря уже на приличный возраст, ее до сих пор волнует, что скажут другие. Поэтому она делает все, чтобы казаться хорошей для чужих людей, когда с собственной дочерью держит дистанцию. Даже сейчас не взглянув на меня лишний раз, мама просто разворачивается и идет на кухню, находящейся рядом с входной дверью.

— Чай будешь? — спрашивает только ради приличия.

В груди что-то болезненно колет. Тру саднящее место и на задворках сознания понимаю, что мне все еще больно из-за вот такого пренебрежительного отношения матери. Мне всегда хотелось ее любви, тепла, а получала я лишь отчужденность. Наверное, поэтому и пытаюсь с лихвой дать все, чего мне так не хватало, своей дочери. Пусть хоть она не чувствует себя обделенной.

— Нет, спасибо, — произношу на автомате, кладу мокрый зонтик на камод для обуви, понимая, что рискую заработать осуждающий взгляд. — Я ненадолго, — бурчу себе под нос.

Задерживаться в квартире я не собираюсь, поэтому проходить вглубь ее, на балкон, чтобы просушить зонт, нет никакого смысла. Я даже раздумываю о том, чтобы не снимать немного влажный тренч, но этого мама мне бы точно не простила. А слушать ее нотации — это последнее, чего мне сейчас хочется.

Поэтому снимаю верхнюю одежду, оставаясь в джинсах и бордовом пуловере, вешаю тренч на крючок в шкафу в гостиной, разуваюсь и следую за матерью на кухню, полностью отделанную под дерево. Свободного пространства в небольшой узкой комнате не так много — с одной стороны кухонный гарнитур, с другой — стол и холодильник у окна. Поэтому я не прохожу дальше и выбираю для себя ближайший стул к выдоху.

— Наверное, стоит сходить за Кирой. Я сейчас, — стоит только присесть, сразу подрываюсь. В одной комнате с матерью чувствую себя максимально некомфортно.

— Сиди, — строго произносит мама, все-таки включая чайник. Вот так всегда. Она никогда не прислушивалась к моим желаниям. — Кира одевается, сейчас придет, — разворачивается ко мне, складывает руки на груди и грозно смотрит на меня. — Лучше скажи. Это правда, что бывшая жена твоего мужа теперь живет в Москве? Вячеслав собирается вернуться в свою первую семью, а тебя бросит, да?

Глава 7

У меня пропадает дар речи. Смотрю на маму, хлопая глазами.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю, словно не своим голосом.

— А это важно? — хмыкает мать, окидывая меня осуждающим взглядом. Он мне ой как хорошо знаком. Я его часто на себе ловила, когда мать считала, что мое поведение неправильное или недостойное. — Меня больше интересует, что ты собираешься со всем этим делать?

Мне требуется мгновение, чтобы осознать вопрос матери.

— Почему я что-то должна делать? — ощетиниваюсь, складываю руки на груди.

Мама щурится, долго всматривается в мое лицо, после чего закатывает глаза.

— Я, конечно, знала, что дальновидности в тебе ноль, но чтобы настолько, — качает головой.

Чайник за спиной матери начинает бурлить, после чего раздается хорошо знакомый, но все-таки заставляющий меня вздрогнуть, щелчок. Но больше не двигаюсь, просто наблюдаю за тем, как женщина, которая должна была стать самой родной в моей жизни, разворачивается, раскладывает чайные пакетики по белым кружкам и заливает их кипятком. Проходит всего несколько секунд, прежде чем напротив меня становится пышущая паром чашка, а рядом кладется маленькая металлическая ложка. Мама же садится напротив.

— И о какой дальновидности речь? — за небольшую передышку мне удалось более или менее прийти в себя. Ну или, по-крайней мере, восстановить хотя бы немного равновесие.

Теперь я смотрю на мать с пражней холодностью. Вдобавок возвожу между нами стену, без которой совсем не могу с ней общаться. Иначе в мое сердце снова разболится, когда в него попадут острые, напоминающие кинжалы, слова.

— Милена, — строго произносит мама. — Вот кем-кем, а дурой я вроде бы тебя не воспитывала, — она берет стеклянную сахарницу со стола, открывает крышку и постепенно засыпает в чай две ложки сахара. — Ты