Честное врачебное - Лена Поллина
Папа расслабленно ковыряется в тарелке. Как будто ничего не произошло. Видимо все же не встретились.
— Я приехала давненько. Крикнула тебе даже, что дома. — пожимаю плечами и отпиваю смородиновый чай. — в ванной была, отмокала после стрессового дня — вещаю будничным тоном, а у самой страх долбит в висках.
Мама могла быть в моей комнате. Она сейчас в два счета может раскусить, что меня там не было. Но мама лишь коротко кивает. Мои розовые щеки можно выдать за распаренный румянец, и видимо маму с папой этот румянец убеждает в правдивости моих слов.
— На конференции Измайлова встретил, помнишь из университета твоего, проректором который был…
Папины слова растворяются в моем тихом, облегченном выдохе. Я неохотно прожевываю мамину курочку в сливочном соусе, ведь всего сорок минут назад я поглотила огромный стейк.
Меня временами вырывает из безоблачного состояния какая-то тихая паника. Мне вдруг начинает казаться, что мои родители обо всем знают. Боль безжалостно пульсирует заставляя меня ерзать на стуле. К концу ужина пытка заканчивается.
Я помогаю маме убрать со стола и загружаю посудомоечную машину.
— Как дела у Даши, чем занимались?
Я с глухим шипением подхожу к шкафу и тянусь за средством. При этом не забывая глушить мамину интуицию идиотской приветливой улыбкой.
— Да… Конспекты писали… — уклончиво отвечаю и бросив таблетку, щелкаю дверью машинки.
— Я спать, мам — не оборачиваясь на маму иду к выходу.
— Надеюсь, что ты знаешь, что такое презервативы, потому что после твоей походки, даже монашка поймет, что это у тебя отнюдь не от того, что ты долго сидела на стуле.
Мама разочарованно отворачивается к окну и больше на меня не смотрит.
Меня придавливает чувством вины. Она все знает. Догадалась.
Я пару секунд стою на месте. Мамины слова застали меня врасплох и заставили почувствовать себя на глубочайшем дне. Она словно мне в лицо крикнула:" Ты грязная, испорченная дрянь".
— Мамочка… Я люблю его. И он меня тоже. — шепчу, что бы папа не услышал.
Медленно приближаюсь к маме и осторожно касаюсь ее плеча, но она дергается, словно мое касание доставляет ей невыносимую боль.
— Ты начала врать, Ника… Мне страшно, что еще ты сможешь сделать ради чужого мужа.
Мамины слова хлещут по влюбленному сердцу.
— Мама, он разводится — слова вылетают громче положенного и звучат неуверенно, ведь Вадим мне ни разу не сказал, что он разводится. Это все мои догадки. Он всего лишь снял кольцо перед тем, как затащить меня в постель, а потом… А потом бросил ленивое « я не женат»
— Иди отдыхай, потом поговорим, завтра. — мама устало кивает головой и отходит от окна. Я понимаю, что разговор сейчас нам принесет только боль и обвинения. Боже мой… Мне уже давно есть восемнадцать и даже чуть больше, а мои родители по-прежнему охраняют меня от мужских рук и чего-то другого. Вот ей Богу, она словно сама молодой не была…
Я молча отворачиваюсь и быстро выхожу из кухни. Каждый шаг чеканит боль, но злость ее глушит. Закрываюсь в своей комнате и падаю на кровать.
Любовь моих родителей аномальная. Она разрушает все мои попытки стать счастливой.
Мама с папой считают, что им известнее, что для меня лучше, ведь они старше и опытнее.
Подбегаю к зеркалу, скидываю с себя домашнюю одежду и осторожно касаюсь пальцами своей татуировки под левой грудью. Под сердцем… Это для меня очень символично. Я давно мечтаю о сепарации. Вижу, как беспечно живут мои одноклассники и однокурсники, а я родительская кукла.
«Ника будет ходить на танцы» — хвастались они на праздничных застольях родственникам. Вероника станет врачом — гордо расправлял плечи папа на оперативке, когда я поступила на бюджет.
Им никогда не было интересно, что хочу я. О чем мечтаю. И лишь один человек сегодня посмел разбередить мою рану и сказать слова, которые бились о мой мозг все эти долгие годы : « Ника, ты живешь не свою жизнь. Ты не хочешь быть врачом. Признайся уже, что тебя долбит от вида крови, а все эти эмоции послеоперационные— гребанная сублимация. Оправдываешь каждый свой день дорогими шмотками и качественной косметикой. Злишься на мужиков, потому что тебе нельзя их трогать. Это ай-я-яй»
Отворачиваюсь от зеркала, потому что противно уже смотреть на эту трусиху!
В голову ударяет безумная мысль. Я замираю на месте и пытаюсь дышать ровно, но не получается. Потому что ощущения такие же, как были тогда, в тот день, когда я решилась на тату.
Я отправляюсь в ванную и сгребаю в дорожную косметичку все свои тюбики.
Затем быстро скидываю все необходимые вещи в большой, дорожный чемодан на колесиках и, дождавшись, когда в родительской спальне включится телевизор окидываю на прощание взглядом свою комнату. Я здесь прожила всю жизнь. Демин прав. Куклы должны остаться на полках, а я с сегодняшнего дня больше не кукла.
« Я живая! Слышите! Я живая, черт возьми и эту жизнь во мне зародил тот, кого вы так презираете»
Я знаю, что мой уход останется незамеченным. Папа больше не заходит пожелать мне спокойной ночи, и мама сегодня не зайдет.
Осторожно пробираюсь по темному коридору и аккуратно щелкаю замком.
Сажусь в такси и под популярную попсовую мелодию провожаю глазами свое детство.
Дождь лениво барабанит по крыше автомобиля, а мне вдруг становится неуютно. А вдруг, Демин меня не примет?
Возле подъезда панически осознаю, что не помню номер его квартиры. Неужели придется доставать телефон? Холод противно пробирается сквозь тонкое пальто выколачивая из меня мелкую дрожь.
Но на мое счастье сухая старушка решает выгулять своего огромного песика. Очень вовремя.
Я торопливо влетаю в сухое помещение и затаскиваю в лифт огромный чемодан.
Внутри все колотится от волнения. Нажимаю кнопку и слежу, как цифры ползут в порядке возрастания. Загорается долгожданная 10 и металлические створки выпускают меня наружу.
Делаю глубокий вдох, нахожу взглядом квартиру Демина и давлю на звонок.
Через минуту дверь открывает заспанный Вадим. Увидев меня его брови ползут наверх.
— Я приехала проверить сильно ли тебе досталось от папы — пожимаю плечами и губу закусываю.
Демин хмыкает.
— А в чемодане вата и спирт для обработки? — хватается за пластиковую ручку и затаскивает в квартиру.
Я захожу следом и мое сердце сжимается
