Не развод, а война - Дана Вишневская

— А если есть? А если под всей этой злостью и болью он всё ещё там?

— Его нет, — повторяет он монотонно. — Я убил его своими руками. Превратился в того, кем поклялся никогда не становиться.

— Тогда стань кем-то другим!

— В тридцать девять лет? — он усмехается горько. — Слишком поздно, Злата. Слишком много воды утекло.

— Никогда не поздно! Если захотеть по-настоящему!

— Но я не хочу, — говорит он тихо. — Вот в чём проблема. У меня нет сил хотеть.

— Мы уже мертвы, Руслан, — говорю я, глядя на его каменное лицо. — Наша любовь, наш брак, наша семья. Ты убил всё это своими страхами и гордостью.

Он кивает, словно я произношу банальность вроде прогноза погоды.

— Знаю. Потому и говорю, что поздно что-то менять.

Его спокойствие бесит меня больше любых криков. Мне хочется швырнуть в него чашкой, разбудить в нём хоть что-то живое. Но я только сжимаю кулаки под столом.

— А может, ты просто струсил? — перехожу я в атаку. — Может, тебе проще сдаться, чем бороться за нас?

Руслан поднимает на меня усталые глаза. В них нет ни злости, ни обиды — только пустота.

— Да не знаю я, за что бороться. За привычку жить вместе? За видимость семьи? За возможность продолжать причинять друг другу боль?

— За любовь, которую ты только что признал! — голос мой срывается на крик. — За мир, который мы заключили. За сына, который нуждается в полноценной семье! За шанс стать лучше, чем мы есть!

Он молчит, крутит в руках пустую чашку. Даже сейчас, даже после всего, что между нами произошло, мне хочется протянуть руку и коснуться его лица. Господи, какая же я дура.

— Я не смогу стать другим, — наконец говорит он. — Слишком стар, слишком испорчен жизнью. То, что сломано, не склеить.

— Сломанное можно переделать заново! — настаиваю я. — Можно создать что-то новое, другое, но не менее прекрасное.

Он смеется коротко и зло.

— У меня нет сил на переделку. Хватит сил только на то, чтобы закончить это достойно.

Я встаю так резко, что стул скрипит по плитке. Не могу больше сидеть, не могу смотреть на его равнодушное лицо. Хожу по кухне, как зверь в клетке, пытаясь унять дрожь в руках.

— Достойно? — смеюсь я истерично. — Ты называешь это достойно? Разрушить семью из-за собственной трусости?

— Злата, остановись.

— Не смей мне указывать! — разворачиваюсь я к нему. — Ты уже наделал достаточно! Ты превратил нашу жизнь в войну, а теперь хочешь сбежать с поля боя!

Руслан встаёт, его лицо каменеет ещё больше.

— Я не сбегаю. Я принимаю реальность.

— Какую, блин, реальность? — срываюсь я. — Что ты слабак, который не может справиться со своими страхами?

— Реальность того, что мы причиняем друг другу только боль!

— Потому что ты не даёшь нам шанса! — кричу я. — Ты сдался ещё до того, как мы начали!

Мы стоим друг напротив друга, как два бойца перед последним раундом. Только я готова драться, а он уже махнул на всё рукой.

— Знаешь что, Руслан? — голос мой становится тише, но от этого не менее ядовитым. — Ты точная копия своего отца. Такой же эмоциональный калека.

Что-то дрогнуло в его глазах, но он быстро взял себя в руки.

— Возможно. Но я хотя бы это признаю.

— И что с того? Толку от твоего признания, если ты ничего не делаешь?

— А что я должен делать? — он делает шаг ко мне. — Притворяться, что всё хорошо? Играть счастливую семью, пока мы не убьем друг друга окончательно?

— Ты должен бороться! — кричу я ему в лицо. — Ты должен хотеть нас спасти!

— Я не знаю, как!

Эти четыре слова повисают в воздухе между нами. Впервые за всё это время я вижу в его глазах не злость или равнодушие, а растерянность. Беспомощность. Страх.

— Тогда учись, — шепчу я. — Мы оба должны учиться.

Но он качает головой.

— Поздно, Злата. Слишком поздно.

— Почему? — голос мой ломается. — Почему ты так в этом уверен?

— Потому что я смотрю на тебя и вижу только боль. Потому что каждое моё слово причиняет тебе страдания. Потому что я не помню, когда в последний раз делал тебя счастливой.

Слезы жгут глаза, но я не позволяю им упасть.

— А я помню. Помню каждый момент, когда ты делал меня счастливой. Помню, как ты смотрел на меня в день нашей свадьбы. Помню, как плакал, когда родился Савелий. Помню, как ты обнимал меня после моих кошмаров. Всё это было, Руслан. Было!

— Было, — соглашается он. — Но этого больше нет.

— Есть! — почти кричу я. — Всё ещё есть! Под всей этой злостью и болью всё ещё есть!

— Нет, — он качает головой. — Я убил это. Своей жестокостью, своим равнодушием. Я убил твою любовь ко мне.

— Ты ошибаешься. Я бы не сражалась так отчаянно за умершее чувство.

— Ты сражаешься за иллюзию. За память о том, что было когда-то.

— А ты сдаёшься из трусости!

Мы снова кричим друг на друга, но теперь это не злость — это отчаяние. Мы оба тонем и пытаемся ухватиться друг за друга, но только тащим на дно.

— Хватит, — говорит Руслан устало. — Просто хватит. Мы ходим по кругу.

— Потому что ты не хочешь из него выйти!

— Потому что выхода нет! — взрывается он. — Ты не понимаешь? Мы зашли в тупик! Мы разрушили всё, что можно было разрушить!

— Мы можем построить заново!

— На чем? На осколках? На ненависти? На взаимных обвинениях?

— На любви, которая всё ещё есть!

— Какой любви? — он смеётся горько. — Той, что заставляет нас рвать друг другу глотки? Той, что превратила нашего сына в нервный комок? Это не любовь, Злата. Это болезнь.

Его слова бьют меня, как пощечины. Может, он и прав. Может, то, что между нами есть — уже не любовь, а что-то