Не развод, а война - Дана Вишневская

— Тогда мы и правда мертвы, — говорю я тихо.

— Да. И пора это признать.

Я отворачиваюсь к окну. За стеклом начинает темнеть, и мне кажется, что наступает конец света — не глобальный, нет, просто мой личный апокалипсис, где всё рушится, сгорает и тонет в этой черноте. Всё кончено. Двенадцать лет жизни, любви, надежд — всё летит в пропасть.

— Я схожу приму душ, — говорю я, не поворачиваясь. — А потом мы поговорим с Савелием.

— Злата...

— Что? — оборачиваюсь я к нему.

— Прости меня.

Эти два слова почти добивают меня. В них столько боли, столько раскаяния, что на секунду мне кажется — может, всё-таки ещё есть надежда? Может, он готов бороться?

Но потом я вижу его лицо. Решительное, закрытое. Он не просит прощения для того, чтобы начать заново. Он просит прощения, чтобы легче было уйти.

— Иди к черту, — говорю я и выхожу из кухни.

Но не ухожу. Стою в коридоре, прислонившись спиной к стене, и слушаю, как он двигается по кухне. Звякает посуда — наверное, убирает чашки. Такой хозяйственный. Даже в момент разрушения семьи не забывает помыть за собой.

Мой мозг цепляется за эту мелочь, чтобы не думать о главном. О том, что всё кончено. О том, что он сдался. О том, что никакие мои слова, никакие мольбы не заставят его пересмотреть свою позицию.

Я сползаю по стене и сижу на полу, обхватив колени руками. Господи, что теперь делать? Как жить дальше? Как объяснить Савелию, что папа больше не будет жить с нами?

Из кухни доносятся его шаги. Он идёт ко мне. Я поднимаю голову — он стоит в дверном проеме, смотрит на меня сверху вниз. В его глазах что-то мелькает — жалость? сожаление? — но он быстро отводит взгляд.

— Тогда мы действительно мертвы, — соглашаюсь я. — И виноват в этом только ты.

Он стоит надо мной несколько секунд, потом медленно опускается на корточки. Теперь мы на одном уровне, смотрим друг другу в глаза.

— Злата, я...

— Что ты? — голос мой звучит устало. — Что ты хочешь сказать? Что любишь меня? Что сожалеешь? Что всё могло бы быть по-другому?

— Да. Всё это.

— И что с того? — я вытираю слезы тыльной стороны ладони. — Твои слова ничего не меняют. Ты всё равно уходишь.

— Потому что не знаю, как остаться. Не знаю, как нас починить.

Он протягивает руку, хочет коснуться моего лица, но я отстраняюсь.

— Не надо. Не делай мне больнее, чем уже сделал.

— Прости меня, — повторяет он.

— За что? За то, что сделал? За то, что четыре года притворялся? За то, что превратил наш дом в поле боя?

— За всё. За то, что не смог стать тем мужем, которого ты заслуживаешь.

— А знаешь, за что я тебя не прощу? — поднимаю я на него глаза. — За то, что ты даже не пытаешься. За то, что сдаёшься без боя.

— Злата...

— Нет! — встаю я с пола резким движением. — Хватит! Я больше не хочу слышать твои извинения! Они ничего не стоят!

Руслан тоже поднимается, его лицо снова становится каменным.

— Тогда о чём мы ещё можем говорить?

— Ни о чём, — отвечаю я. — Абсолютно ни о чём. Ты принял решение, и ничто тебя не переубедит.

— Именно так.

— Прекрасно. Тогда иди. И больше не появляйся здесь.

— А как же Савелий?

— С Савелием ты можешь видеться, когда захочешь. Но не здесь. Не в этом доме.

Я иду к лестнице, но он останавливает меня за руку.

— Злата, подожди. Может, мы сможем... Может, через время...

— Что? — поворачиваюсь я к нему. — Через время что? Ты вдруг станешь другим человеком? Научишься любить? Перестанешь бояться близости?

— Не знаю. Возможно.

— Знаешь что, Руслан? — смотрю я ему прямо в глаза. — Я не буду тебя ждать. Я не буду надеяться на чудо. Я не буду жить в подвешенном состоянии, пока ты разбираешься со своими тараканами.

— Я понимаю. — Понимающе кивает он, разворачиваясь и уходя.

— Понимаешь? — смеюсь я горько, догоняя его в прихожей. — Ты вообще ничего не понимаешь! Ты не понимаешь, что разрушаешь не только нашу семью, но и себя! Ты не понимаешь, что твоя трусость сделает тебя одиноким и несчастным до конца жизни!

— Может быть. Но это мой выбор.

— Да, твой. И я его принимаю.

Мы стоим друг напротив друга в нашей прихожей, где когда-то встречались после работы поцелуями, где собирались всей семьей перед поездками, где Савелий делал первые шаги. Теперь это место прощания.

— Злата... — в его голосе слышится боль.

— Что ещё? — устало спрашиваю я.

— Прости меня. Пожалуйста.

Я смотрю на него долго. На этого мужчину, которого любила больше жизни. Которому отдала лучшие годы. Который стал отцом моего ребенка. Который сейчас стоит передо мной сломленный и потерянный, но всё равно выбирает бегство вместо борьбы.

— Я прощу тебя только за одно, — говорю я, наконец. — За то, что подарил мне Савелия. За всё остальное — нет. Не прощу.

Он кивает, принимая мой приговор.

— Я заслужил это.

— Заслужил. И знаешь что ещё ты заслужил? Одиночество. Пустоту. Сожаления, которые будут грызть тебя до самой смерти. Потому что ты выбрал легкий путь.

— Возможно, ты права.

— Я не права! — срываюсь я снова. — Я не хочу быть права! Я хочу, чтобы ты остался и дрался за нас! Я хочу, чтобы ты показал, что мы того стоим!

— Но я не могу.

— Не можешь или не хочешь?

Он молчит, и это красноречивее любых слов.

— Понятно, — киваю я. — Тогда мы действительно мертвы. И виноват в этом только ты.

Эти слова повисают между нами, как приговор. Руслан отводит глаза, его плечи опускаются. Впервые за всё время нашей войны он выглядит по-настоящему разбитым и обессиленным.