Прекрасное изгнание - Кэтрин Коулc

Я застыла. Это был мой задний двор, но и нет. Потому что весь он был усыпан дикими цветами. Ведра и вазы, наполненные до краев, пестрели всеми цветами радуги. Будто я шагнула в море цветов.

— Линк… — выдохнула я.

Он подтянул меня к небольшому столику, тоже утопающему в цветах. Но на нем лежало нечто еще. Чертежи. Нет — планы.

Линк сжал мою руку:

— Шеп все утвердил. Я хотел, чтобы ты увидела первой. Мы можем изменить все, что тебе не понравится. Но…

— Это студия, — выдохнула я.

— Конечно. — Его палец обвел контур. — Эти три стены будут стеклянными. И вот здесь, и здесь — потолочные окна.

— Сарай.

— Надо же заботиться о моих девочках, — с улыбкой сказал он. — И места хватит, чтобы взять еще пару лошадей. Пастбище есть.

— Дом… просто огромный.

Линк нахмурился:

— Теперь, когда мы знаем, что ждем двоих, думаю, стоит добавить…

— Ковбой, — укорила я.

Его губы дернулись:

— Я хочу, чтобы это были ты и я. Чтобы наши жизни переплелись. Чтобы мы создали нечто еще прекраснее.

— Мы уже создаем, — прошептала я.

— Выходи за меня.

Эти слова не были ни вопросом, ни приказом. Просто истина.

Глаза наполнились слезами:

— Я свяжу себя с тобой всеми возможными способами.

Линк засунул руку в карман:

— Ты однажды сказала, что чтобы расцвести, иногда нужно пролить кровь. Ты показала мне, как из боли рождается красота. Ты провела меня сквозь тьму. Подарила мне свет. Ты научила меня творить это.

Он надел на мой палец кольцо. Широкое золотое, удивительно уникальное — будто мое искусство ожило. Вместо одного крупного камня — россыпь мелких. В центре — красные алмазы, окруженные белыми. Похожее на вьющуюся лозу цветов. Почти как та первая картина, что появилась благодаря ему.

— Линк… — выдохнула я.

— Я знал, что оно не должно быть громоздким, чтобы тебе было удобно работать. И оно должно быть о тебе. О том, что ты дала мне.

Я посмотрела в его карие глаза — мой дом:

— Это мы.

— И еще кое-что.

— Все, что угодно, — прошептала я.

Его натруженные пальцы коснулись кольца:

— Когда мы поженимся, я думаю, нам обоим стоит сменить фамилию.

— Какую ты выбрал?

В его глазах вспыхнуло золото:

— Колсон.

Ничего не могло быть более правильным.

Отрывок из «В ПОГОНЕ ЗА УБЕЖИЩЕМ»

Пролог

Элли

ДВАДЦАТЬЮ ГОДАМИ РАНЕЕ

Все было очень розовым. Нет, не так. Если бы это было действительно так, мне, может, и понравилось бы. Это ощущалось бы, как клубничные леденцы или яркие цветы, которые я видела повсюду, когда папа возил нас на Средиземное море. Но это… было на полшага выше полного ничто.

— Тебе нравится? — спросила мама, сжимая руки, будто выжимала из них воду. Хотя она этого почти никогда не делала. Или вообще никогда.

Я оглядела комнату, вчитываясь в каждую деталь: тяжелые шторы с волнистыми краями — дизайнер сказал, что это «фестоны», но мне это только картошку в мундире напомнило — и плюшевое одеяло с бледно-розовыми цветочками. Этот розовый был повсюду. Но это был единственный цвет, который мне достался. Один шаг выше пустоты.

— Красиво, — прошептала я. Просто это было… не мое.

Мамины плечи опустились, и я почувствовала себя последней сволочью. Она подошла ближе и обняла меня одной рукой.

— Я старалась, — прошептала она.

Я сжала губы в тонкую линию. Я научилась это делать — сжимать рот так крепко, чтобы все мои правды не вырвались наружу. Чтобы не разлились, как нефть в море.

— Все нормально.

Когда дизайнер спросила, чего я хочу от своей новой комнаты, я ответила — радугу. Папа похоронил эту идею быстрее, чем я успела моргнуть.

— В нашем доме не будет этого идиотизма. Это не то, что выбирают люди с положением, — сказал он.

Дом. Вот где был настоящий идиотизм. В этом пентхаусе с видом на Центральный парк не было ничего домашнего — это я знала точно.

Я бывала в местах, которые ощущались как дом. Квартира моей подруги Кейт в Бруклине — там было полно хаоса и света. Ее мама-художница разрешала рисовать на стенах в спальне. А мне даже постер повесить не позволяли.

— Мне очень нравится подоконник, — сказала я, потому что это было правдой. Я выскользнула из маминых объятий — не могла одновременно нести свою обиду и ее боль. Перешла к лавке у окна, обитой той же розовой тканью с цветами, что и постель.

Я хотела залить комнату яркими красками. Чем ярче — тем лучше. Но хотя бы окно осталось.

Я прислонилась к подушкам, уткнулась лбом в стекло и увидела парк — наш с Линком побег. Хотя теперь он там бывал редко. Он уже в выпускном классе, почти на свободе. А я… останусь здесь. Одна.

Мама подошла ко мне, тоже уставившись в парк, будто и сама хотела найти там свободу. Но она теперь почти не выходила на улицу. Будто это причиняло боль.

Иногда мне казалось, что она тает на глазах, становится призраком, которого я могу видеть лишь в редкие моменты.

Ее пальцы мягко перебирали мои волосы — они постоянно меняли цвет, в зависимости от света. В основном они были светло-каштановыми с блеском золота, но иногда в них вспыхивали рыжие искры. Мама называла их волшебными.

— Скучно, да? — спросила она.

Я удивленно подняла брови, глядя на нее.

Мамины губы чуть тронула улыбка:

— Можешь быть честной. Ни единого настоящего цвета. А моя девочка — это радуги.

В груди сжалось. Вдруг захотелось плакать. Не потому что грустно, а потому что я вспомнила, как это — чувствовать, что мама меня видит. Что она на моей стороне.

— Я что-нибудь пролью, и папа разозлится, — пробормотала я.

Мама поджала губы.

— Знаешь что? Думаю, пора внести кое-какие изменения. Я видела в магазине неподалеку радужное одеяло. Купим его и подушки. Думаю, с цветочными шторами и сиденьем у окна будет отлично смотреться.

— Правда? — спросила я, в голос просочилась надежда. Мама почти никогда не шла против воли папы.

Ее бледно-зеленые глаза, такие же, как у меня, вспыхнули — словно в них проснулась жизнь. И немного борьбы.

— Думаю, нам стоит нарисовать радугу на стене. Над кроватью.

У меня отвисла челюсть.

— Нарисовать радугу на стене?

Из ее горла вырвался смешок.

— Что, боишься испачкаться?

Я вскинула подбородок:

— Никогда. Я не такая, как папа, не боюсь делать что-то