В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик
После позднего обеда мы занялись скучным, но необходимым делом – разбором и сортировкой вещей и продуктов в мешках, баулах, вьючниках, ящиках и коробках. Что-то надо было отложить на местные маршруты с одной-двумя ночевками, что-то упаковать для дальнейшего сплава и так далее. Для середины лихих девяностых, когда попытка снарядить любую экспедицию сталкивалась с почти непреодолимыми трудностями, экипированы мы были неплохо! В основном это заслуга Кости, который умудрялся получать в своем институте и прочих местах гранты на экспедиции и с наибольшим профитом отоваривать грантовые деньги. Я и другие коллеги тоже участвовали в закупках, упаковке и отправке. Какое-то казенное снаряжение удавалось взять в наших научных учреждениях. Большая часть еды и вещей заранее приехала грузовыми рейсами в Хабаровск, часть мы докупили уже там.
В нашем багаже присутствовали две оранжевые надувные трехместные лодки с двулопастными байдарочными веслами. Мешки с мукой, макаронами и крупами, собственноручно насушенными сухарями, по паре ящиков тушенки и сгущенки. Четыре толстых брезентовых баула, в которые были сложены тенты, куски полиэтилена, веревки, стропы, сети-паутинки для птиц, патроны, рыболовные снасти, аптечка, запасная одежда и обувь, инструменты и прочее оборудование. Коробки с сухим молоком и порошковой картошкой, солью и содой, чаем и приправами, растительным маслом, бульонными кубиками, таблетками сахарозаменителя вместо сахара (в автономках борьба идет за каждый грамм и кубический сантиметр). Весьма разнообразящий экспедиционное меню яичный порошок в Хабаровске достать не удалось. Провианта мы взяли в обрез (на себе же все таскать!), но с наибольшей энергетической ценностью. Определенные надежды возлагались на подножный корм – рыбу и дичь, крапиву и черемшу, молодые улитки папоротников и ранние грибы-ягоды.
Много места занимала аппаратура, включая видеокамеру, коробку кассет Sony miniDV, аккумуляторные батареи, маленький бензиновый генератор (под его тихое тарахтение мы засыпали впредь почти каждую ночь) и захваченные из поселка канистры с бензином. Венцом всему была 200-литровая Колина бочка из-под горючего с двумя просверленными в бортах дырками и отрезанным сваркой пятисантиметровым верхним кругляшом, диаметр которого расширили ударами молотка. Эта часть емкости использовалась как крышка, с натягом надевающаяся на остальную бочку и закрепляющаяся болтами в сквозных отверстиях. Такая бочка-контейнер – наилучшее средство для обеспечения сохранности продуктов и прочих вещей от посягательств медведей и грызунов на лабазах и в надолго оставляемых балках. По крайней мере, так уверяли опытные Николай и Богдан, у которого мы обычно останавливались в Улунге. Вместе с бочкой весь багаж весил почти тонну.
Разбирая очередной баул, я вытащил свернутые болотные сапоги и бросил их Юре для перепаковки. Юра задумчиво покрутил носом:
– Знаешь, Жека, есть хороший таежный способ: наливаешь водки или спирта в сапоги и целый день ходишь, балдеешь – алкоголь прямо через кожу впитывается. А если жена попросит дыхнуть – легко! Тут, видимо, кто-то уже использовал…
Я похолодел. Действительно, внутри баула пахло спиртом. И чем дальше я его разбирал – тем отчетливее. Наконец я вытащил подозрительно легкую 10-литровую пластиковую канистру, обмотанную для амортизации тентом. В одном из нижних углов канистры змеилась тонкая трещина, через которую постепенно вытек весь спирт, взятый в экспедицию. Очевидно, емкость повредили при каких-то очередных погрузках-перегрузках (хотя мы поместили ее в центр баула), а за неделю путешествия багажа до Хабаровска спирт успел испариться настолько, что снаружи баул не пах вовсе.
– Та-ак, получается, что как минимум до июля у нас только две поллитры лимонной водки, да и то одну вчера уполовинили за приезд? – мрачно изрек Костя. Водку мы купили в Хабаровске – на первые дни, до распаковки багажа.
– Не-е, я на такое не подписывался! – протянул практически непьющий Николай.
Перспектива вырисовывалась так себе. Спирт был нужен для препаровки и сохранения некоторых научных сборов, «протирки оптических осей». Но в первую очередь, конечно, для поддержания морального духа коллектива, для сугреву в непогоду, снятия усталости и напряжения после тяжелой работы и внештатных ситуаций.
В унылом молчании мы продолжили разбирать вещи. Солидарно с нами природа тоже пригорюнилась, набежали тучи, пернатые замолкли. От многоголосого хора, приветствовавшего нас утром, ничего не осталось. Но тут у лагеря появилась парочка пушистых птиц, похожих на странную помесь вороны с синицей.
Кукши. Нарушая тягостное безмолвие радостным гнусавым «кей-кей…», они мгновенно расправились с рыбьей требухой возле балка и до самого вечера вертелись поблизости в ожидании новых подачек. Остались они и на завтра-послезавтра, добровольно взяв на себя роль мусорщиков, подъедающих наши съестные отходы.
С кукшами нехитрый полевой быт пошел как-то веселее. С утра птички дежурили у входа в сруб, разглядывая карими бусинами глаз и окрикивая скрипуче-мяукающими голосами каждого входящего-выходящего. В возбуждении они то и дело топорщили небольшие темные хохолки, зрительно увеличивающие голову. Круглые лобастые головы в сочетании с короткими, слегка вздернутыми черными клювиками придавали кукшам умилительный облик персонажей мультфильмов и усиливали сходство с синицами, а не с сойками или воронами, как полагалось бы по родству. Неровным ныряющим полетом они и вовсе напоминали бумажные самолетики; среди бело-серо-голубого пейзажа то и дело вспыхивали ржавчатые пятна на их поясницах, закругленных крыльях и хвостах.
Бо́льшую часть дня нагловато-осторожные кукши оставались хозяйками лагеря – по «бетонному» с ночи насту четверо двуногих уходили прочесывать постепенно освобождающиеся от белого покрова мари, продолжая поиски гнезд журавлей. К полудню наступала оттепель, солнце палило с густо-синего неба, рушились ослепительные снеговые перемычки над речкой, бордово-сизыми шариками светилась на рыжих моховых подушках перезимовавшая клюква. Обратный путь был традиционно тяжел: вымотавшиеся за день исследователи снова и снова проваливались в раскисший снег, которого было еще много в лесистых понижениях.
Вечерами, когда мороз опять крепчал, мы грелись у костра или печки, а кукши забирались вглубь ближней лиственницы, за желто-седые бороды лишайника уснеи, к самому стволу. Там они прижимались друг к другу и распушали свое и без того рассученное густое оперение, превращаясь в мягкие дымчато-кофейные шары с торчащими вниз «ручками» хвостов. Точно так же поступала еще одна пара наших пернатых нахлебников – синички пухляки. Днем синиц больше интересовала старая шкура изюбря, вывешенная Николаем для просушки. Пухляки прилежно выщипывали из нее пучки шерсти для выстилки гнезда и уносили к большой елке, стоявшей на полпути к Зеве, – там у них было дупло.
Кукши признаков размножения не выказывали, хотя по идее в это время у них должны быть большие птенцы в гнезде или даже слётки. А в небесной
