Русь и норманны - Генрик Ловмянский
Не только выводы, но и отдельные аргументы А. Браккмана были сформулированы слишком поспешно. Утверждение о сильной власти, сосредоточенной в руках монарха, и тем более приравнивание ее к абсолютизму требует серьезных оговорок, в особенности для раннесредневековых государств как в Скандинавии[87], так и в славянских странах. Взгляд Кутшебы на характер княжеской власти в Польше был во многом опровергнут новейшей историографией[88] Без сомнения, князь обладал сильной властью, по ее ограничивал обычай и прежде всего соотношение сил, которые обеспечивали окружению князя участие в управлении государством и принятии важных решений. Уже первые правители, известные по историческим источникам, Пясты — Метко I и Болеслав Храбрый — не выглядят такими деспотическими завоевателями, какими их представляли себе норманисты; они считаются с мнением знати и дружины[89]. В историографии подчеркивалась децентрализация управления также и на Руси[90]; следует сказать, что власть киевских князей, во всяком случае, не была сильней, чем в других славянских странах и осуществлялась при широком участии бояр и дружинников[91]. Значит, решающий, как считал А. Браккманн, аргумент, который должен был обосновать норманнскую теорию, основывался на неточных данных. Если говорить о сходстве славянских и скандинавских государственных институтов, то оно состояло не в создании специфической сильной централизованной власти с чертами абсолютной монархии, а скорее в ограничении этой власти общественными силами, родовой и военной знатью. Эта особенность, характерная и для славянских стран, которые подверглись норманнской экспансии, тем не менее не свидетельствует о скандинавском происхождении государственного строя у славян, поскольку он создавался в похожих условиях общественного развития и соответствовал, согласно выражению А. Браккмаиа, «духу времени».
Аналогично обстоит дело с другим аргументом, на который охотно ссылаются сторонники норманнской теории, начиная с В. Розена[92], — германским характером дружины Мешко I, известной по описанию Ибрагима ибн Якуба и представляющей якобы иностранный элемент в славянской стране[93]. И вновь перед нами недоказанное, более того — ошибочное умозаключение, что дружина, особенно в той форме, в какой она выступает у Мешко I, якобы представляет собой явление специфически германское, тогда как в действительности ее появление засвидетельствовано у многих народов — и не только германских[94]; на разных этапах она приобретала и различные формы. Понятие дружины многозначно: в самом общем значении — это добровольная зависимость свободного человека, обязывающая его верно служить и помогать вождю или господину, который со своей стороны должен о нем заботиться[95]. Сразу надо выделить конкретные формы этого института, различные на разных этапах, хотя порой и сосуществующие друг с другом, и не поддающиеся хронологическому разграничению. У германцев встречаются более или менее развитые формы дружины, но они есть и у других народов. Примитивная форма дружины — это организация военных отрядов для одного похода; у германцев она описана Цезарем и продолжала существовать у викингов[96]{12}. Такая дружина соответствовала прежде всего обществу, в котором еще не сформировались или только начинали складываться классы, и была зафиксирована у славян Тацитом в известии о венедах[97]. Такого типа временные союзы не обременяли вождей содержанием дружинников и не приводили к значительному имущественному расслоению. Настоящая развитая дружина была отрядом, остающимся под крышей и на содержании вождя; ее начало падает/на время усиливающейся военной деятельности, которая была характерна именно для периода становления Государственности, когда дружина благодаря грабительским походам стала важным средством добывания богатств[98] Такой тип дружины хорошо известен и германскому[99], и славянскому обществу[100].
Однако уже в период раннефеодального государства складывается новый облик дружины, представляющей группу зависимых от правителя свободных людей, получающих от него материальную помощь и располагающих собственным хозяйством; эта форма дружины органически развилась из предшествующей и требовала больших затрат, будучи предназначена не только для организации военных нападений, приносящих непосредственный доход, но (может быть, в основном) для того, чтобы держать население в подчинении у вождя, князя; она стала слишком многочисленна, чтобы князь мог ее содержать. О Мешко I уже упомянутый автор пишет: «Он дает этим мужам одежду, коней, оружие и все, чего они потребуют. А когда у одного из них родится ребенок, он приказывает выплатить ему жалование». Эта дружина насчитывала 3000 человек[101]. Тут мы видим дружину, состоящую из рыцарей, имеющих семьи, ведущих собственное хозяйство; эта форма дружины определялась существованием организованного государственного аппарата. Источники не дают сведений, была ли опа результатом собственного развития польского общества или заимствована из соответствующих иностранных институтов; ничто, однако, не мешает признать, что она появилась из предшествующей формы дружины согласно естественному ходу исторического развития. В польской пауке признавался именно эволюционный генезис славянских дружин[102]; такому взгляду ни в коей мере не противоречит тот факт, что с аналогичными формами дружин мы встречаемся и на скандинавской почве[103].
Следовательно, существование дружин у славян, а в особенности у Метко I, не подтверждает тезиса о скандинавском происхождении Польского государства; даже если бы кто-нибудь доказал, хотя этого до сих пор не сделано, что Пясты использовали как образец скандинавские дружины, степень скандинавского влияния па создание Польского государства от этого не увеличится. Вообще проблема общественных институтов так сложна и требует привлечения такого большого сравнительного материала, что поспешные выводы на основе лишь внешних аналогий, без подробного анализа соответствующих институтов не могут считаться убедительными.
При отсутствии письменных известий цепные результаты можно получить при помощи ономастических и археологических исследований, которые проливают свет на проникновение инородных элементов в данную среду; другое дело, что они требуют осторожной и искусной интерпретации, чтобы отделить свидетельства о переселениях от свидетельств о торговых, политических
