Мирослав – князь Дреговичский - Эдуард Мартинович Скобелев

и впроси: «Идеже сокровища?» Реша: «Приведи своего самого злого ворога и спроси его; что ни ответит, мы верно истолкуем ответ, вразумлены божьим откровением». И согласися Володимир. Епископ же, чуя подвох, отговаривал: «Порочат имя божье, повторяя всуе, вели вразумити (их) батожьем и прогони прочь. Иди пытай злою пыткою, не наглядатаи ли поганых? Хотят разведати, идеже Могута и жив ли». Але гриди рассудили инакш: «Кто преломит ныне нашу силу? Найдут злато, нам прибыль, не найдут, казним обманщиков, и снова не в убытке». И велел Володимир привести вместо Могуты одного из своих велмож, внарошь связав вервием. И выслушал словы его Осьмиглаз; дождавшись вечера, повел людей Володимира и, отмерив шагами, указал: «Копайте». И извлекли медяный сосуд. Рече Осьмиглаз к великому князю: «Обманули тя, сей человец – лютый тебе ворог, але не самый лютый». И согласися Володимир; и не отпустил велможу, заподозрив в измене. И привел другого (велможу), в котором сомневался. И бормотал молитвы Посока, и Осьмиглаз молился усердно. Когда же по вечерней заре откопали серебряный сосуд, Осьмиглаз рече к Воло-димиру: «Почто заблуждаем? И сей лютый тебе ворог, але еще не лютейший». И паки согласися Володимир; а велможу велел пытати. Обуял страх гридей, и поднялся ропот: «Что же, князю, лукавишь? Или не ведаешь, кто лютейший?» И се явили пред очи Осьмиглаза Могуту. Ввечеру привел Осьмиглаз людей Володимира к лесью, и вот достали из земли златый сосуд. И велми все возбудились. Волхв же рече: «Пусть кто-либо немедля отнесет сосуд Володимиру, а остальные копают, ибо много тут злата, всем хватит; берите лопаты и копайте, скоро ведь стемнеет, и выйдет нечистая сила». И унесли сосуд, и подал знак Осьмиглаз, и выскочил из засады Мирослав, и перебил христов. Рече Осьмиглаз: «Поспешим на выручь к Могуте». И взяли носилки, приготовленные загодя, и спрятали в них во-ев, а другие вой понесли (носилки) на плечех. Осьмиглаз же и некий из велмож Володимира, кого пощадили, реша к сторожим: «Несем злато Володимиру, та-мо еще несметно». И пришли к шатру. Выскочили вой, перебили охрану и схватили Володимира, еже ожидал сокровищ в нетерпении. Впроси Мирослав, идеже Мо-гута. Отрече: «В соседнем шатре, в оковах, при мнозих сторожих. Коли захочет войти кто из чюжих, заколют (Могуту), сице сговорено». Рече Мирослав: «Убъем тя, коли не освободишь Могуту и не вспоможешь нам выбраться на волю». И кликнул Володимир воеводу, и привели закованного Могуту. И снял Мирослав с него цепи. И тут поднялась тревога по всему стану. Обступили христы шатер плотным кольцом, так что не проскочила бы и мышь, зажгли огни и стояли до утра. За-утре рече великий князь к Мирославу: «Ваших капля в моем море. Уходите, не стану гнатись до полудня». Рече Могута к Мирославу: «Что верити Володимиру? – стол лишил его чести, и черту недовесит, и богу недодаст. Коли собрать пролитые (им) слезы, и сам бы утоп, и дружина бы не выплыла. Лутше убъем его, а тамо по воле бозей». Мирослав же отверг: «Не для того сняли с тя цепи, чтобы тризновати. И что Володимир? – ужли в нем только наша беда?» И пошли пра-воверы, держа меч у груди великого князя, и расступились христы, дивясь доблести Мирослава и его мужей; отойдя довольно от стана, отпустил Мирослав Володимира, сдержав свое слово. И Володимир, верен обещанию, не гнался до полудни, в полдень снарядил Свято-полка на перехват с лутшими мужами; и триждь сменив коней, обошла Могуту погоня еще до Смилени и встала в засаду близ Волок, большого и богатого селища, зная, истощились правоверы, и нет у них припасов. Сказал Мирослав, едва приблизились к Волокам: «Великое селище, десять языцей опаснее одного, обойдем стороной». И не всхоте Могута послушати совета: «На-добь быстрее в Деревляны, авось, еще не забыли ни Влеса, ни Могожи и мя поминают». И се напоролись на засаду; нельга было уклонитись, и почалась сеча, и яростней, сказают, не было еще на Русьской земле даже павшие не выпускали из рук мечей. Никто не ведал ни страха, ни усталости, никто не просил пощады. Но падали один за другим богатыри, даждьбожи вну-ци; сразили Осьмиглаза, волхва, положили Посоку, крушивша христов литою о полный пуд; и Мирослав, обливаясь кровью, рухнул наземь. И пересилили христы. Могуту взяли тяжко раненным и в беспамятстве [318]. И лечили Мирослава и Могуту в Смилени: нету ведь радости палачу рубити уже мертвую главу.

С Валдаем лее и со Щапою приключися вот что. Три дни ломали и не могли сломати вой Володимира стены остережья, на четвертый взяли остережье приступом и сожгли дотла, перебив (всех), кого нашли. И повеле Володимир проклясти место, идеже потерял до двух тысяч лутших воев, воспретив (там) пахати, сеяти и сели-тись; и назвали (место) Закляты; смере же окрест назовут (его) до сей поры Валдай.

И вот о Щапе. Сокрылся с немнозими мужами в подземелье, и обрушилось во время приступа; и быша обречены, и умирали в муках, але волею бозей пробили лаз и бежали.

Меж тем, едва прилечив раны, повезли Могуту и Мирослава в цепех в Кыев, и сопровождали два кыев-ских полка из великокняжьей дружины. Привезя ночей во град, посадили розно, како и везли, в застенье митрополичьего дома, идеже христы учили вольные души христовым добродетелям. И собрал Володимир старшую чадь и епископов, и думали о судьбе Мирослава и Могуты; порешили сице: Мирослава заточити навечно, дабы не волновати казнью Дреговичей и не,возмущати старой знати, но пред всеми явити милосердие стола. Пуще всего боялись огласити, еже князь, именит и прославлен Святославом, Добрыном и самим Володимиром, – заодин с мятежеми; давно уже внушали людью, нет ни мятежей, ни мятежного войска, – токмо толпище разбойников и смутьянов, не желающих ни орати, ни сеяти и промышляющих татьбой и граблением купно с печенеземи. И увезли Мирослава отай в Вышгород, и бросили в темницю великокняжь-его терема; даже стражи не ведали, кто узник, ибо запретили им молвити хотя бы слово: и входил в темницю, подавая пищу, некий чернец от митрополита, и имя его сокрыто.

С Могутою же положили обойтись круто, сломити ролю и судити, коварно заставив отречись от Могожи; людье ведь только и говорило о полоненном, ожидая суда. Пытали Могуту самыми страшными и гнусными пытками; не можно их описати, сохраняя разум; сломити же не сломили; приходя в себя, в охраках крови, князь воздавал хвалу родным бозем, предрекая изгнанье христов и позорную гибель христовой веры по Русьской земле. Опошние дни сего