Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри

Всего более беспокоила его мысль о том, как примет его, после подобной неудачи, властолюбивая Фредегонда; и кажется, что в самом деле по возвращении короля во дворец там разразилась домашняя буря, совершенно его смутившая. Не зная, как в угоду жене своей уничтожить старого и безобидного пастыря, которого она поклялась погубить, он призвал самых преданных себе членов собора и между прочими Бертрана и Рагенемода. «Признаюсь, – сказал он, – я побежден речами епископа и знаю, что он говорит правду. Как же поступить мне, чтоб исполнить над ним волю королевы?»[286] Прелаты в затруднении не знали, что ответствовать; они хранили смутное молчание, как вдруг король, возбужденный и будто вдохновенный той смесью любви и страха, которая составляла его супружескую привязанность, продолжал с жаром: «Подите к нему и, как будто советуя от себя, скажите: “Ты знаешь, что король Хильперик добр и жалостлив, что он легко склоняется на милосердие; смирись перед ним и объяви в угоду ему, что ты виноват в том, в чем он тебя обвиняет; тогда мы все бросимся к ногам его и вымолим тебе помилование”»[287].

Фрагмент платья св. аббатисы Батильды (635–680)

Точно ли епископы убедили своего легковерного и слабого собрата в том, что король, раскаявшись в гонениях на него, желал только избавиться от стыда, или они настращали его, уверив, что правота перед собором не спасет его от королевского мщения, если он будет упорствовать и пренебрегать им, только Претекста, напуганный также и тем, что знал раболепство и продажность своих судей, не отвергнул таких странных советов. Предложенный ему бесчестный способ он признавал последним средством спасения, подавая таким образом жалкий пример душевного бессилия, которое заражало тогда даже тех, на ком лежала обязанность поддерживать, среди этого полурасстроенного общества, долг совести и правила чести. Снискав благодарения, как будто за полезную услугу, от того, кому изменяли, епископы возвратились к королю Хильперику с известием об успехе своего посольства. Они обещали, что подсудимый, слепо вдаваясь в сети, во всем сознается при первом вопросе, и Хильперик, избавленный этим заверением от труда изобретать какое-нибудь новое средство для оживления судопроизводства, решился предоставить его обыкновенному ходу[288]. Итак, дела были отложены до третьего заседания совершенно в том положении, в каком они были при окончании первого, и свидетели, уже являвшиеся однажды, снова были призваны для подтверждения прежних своих показаний.

На другой день, по открытии заседания, король, как будто просто возобновляя речь, произнесенную им два дня назад, сказал подсудимому, указывая на стоявших свидетелей: «Если ты только хотел воздать этим людям дарами за дары их, то для чего требовал от них клятвы в верности Меровигу?»[289] Как ни поколебалась совесть Претекстата после свидания его с епископами, однако, движимый побуждением стыда, превозмогавшего все его страхи, он отступился от лжи, которую должен был изречь на самого себя. «Каюсь, – отвечал он, – я просил их быть к нему дружелюбными и призвал бы на помощь не только людей, но даже ангелов небесных, если б имел на то силу, ибо он был, как я сказал уже, духовный сын мой по крещению»[290].

При этих словах, которые, казалось, обнаруживали в обвиненном намерение продолжать свою защиту, король, взбешенный обманом в своих ожиданиях, разразился ужаснейшим образом. Гнев его, столь же бурный в ту минуту, сколько прежние уловки его были кротки, ввергнул немощного старца в нервное потрясение, мгновенно уничтожившее в нем остатки нравственной силы. Он пал на колени и, простершись ниц, сказал: «О король, премилосердый, согрешил я против Бога и против тебя! Я, гнусный душегубец, хотел убить тебя и возвести на престол своего сына»[291]. Лишь только король увидел противника у ног своих, гнев его утих, и лицемерие одержало перевес. Притворяясь увлеченным в избытке своего волнения, он сам стал на колени перед собранием и вскричал: «Слышите ли, благочестивые епископы, слышите ли признание преступника в его гнусном умысле?» Члены собора вскочили со своих кресел и, окружив короля, бросились поднимать его; одни были умилены до слез, другие, может быть, внутренне смеялись над странной сценой, которую приготовила вчерашняя их измена[292]. Лишь только Хильперик встал, то, как будто не имея силы сносить присутствия такого великого преступника, приказал вывести Претекстата из базилики и вслед за тем удалился сам, предоставив собору совещаться, по обыкновению, для произнесения суда[293].

Возвратившись во дворец, король, не медля ни минуты, отправил к епископам экземпляр собрания церковных уставов из своей библиотеки. Кроме целого свода уложений, принятых без противоречия галиканской церковью, в этой книге заключалась, в виде прибавления, особая тетрадь церковных правил, приписанных апостолам, но в те времена редких в Галлии и малоизвестных даже самым ученым богословам. Там-то находилась та исправительная статья, на которую король ссылался с такой напыщенностью во втором заседании, когда задумал переменить обвинение в заговоре на обвинение в краже. Статья эта, определявшая низложение, очень ему нравилась; но, как ее текст уже не соответствовал признаниям подсудимого, то Хильперик, доводя до последней крайности двуличие и бесстыдство, не поколебался подделать ее, может быть, своеручно, а может быть, рукой одного из своих секретарей. В переправленном таким образом экземпляре читалось: «Епископ, уличенный в душегубстве, прелюбодеянии или клятвопреступничестве, отрешается от епископства». Слово «кража» исчезло и заменено было словом «душегубство», и, странное дело, никто из членов собора, даже турский епископ, не заподозрил обмана. Правосудный и совестливый Григорий, муж суда и закона, кажется, старался только, но тщетно, убедить своих собратьев держаться обыкновенного уложения и не признавать свидетельства так называемых апостольских уставов[294].

По окончании прений обе стороны были призваны снова, для выслушания приговора. Когда была прочтена вслух роковая статья, тогда бордоский епископ, как глава собора, сказал обвиненному: «Слушай, брат и соепископ! Ты не можешь отныне быть нам причастен и пользоваться нашей любовью, до тех пор пока не простит тебя король, у которого ты в немилости?»[295] Выслушав этот приговор, произнесенный устами человека, который накануне так недостойно насмеялся над его простотой, Претекстат остался безмолвен и как бы поражен оцепенением.

Что касается до короля, то его уже не удовлетворяла такая совершенная победа, и он стал придумывать вспомогательные средства к усилению обвинения. Начав вслед за тем говорить, он требовал, дабы прежде нежели выведут виновного, ему разорвали тунику на спине или прочли над главой его CVIII псалом, содержащий в себе проклятия, призывавшиеся в Апостольских Деяниях на Иуду Искариота: «Да будут дни его малы;