Противоракетный щит над Москвой. История создания системы ПРО - Григорий Васильевич Кисунько

– Я согласна.

Мы стояли вокруг кроватки Василия, а я продолжил тост:

– Будь здоров, Василий, и будь человеком, как твой дед, чьим именем тебя назвали. И еще, поскольку ты родился в день, когда твой дядя Дима стал воином Отечества, – чтоб был ты, когда придет время, хорошим красноармейцем.

При этих словах мы с женой смешливо переглянулись, вспомнив мою привычку спрашивать у нее во время ее беременности:

– Как поживает наш красноармеец? Не брыкается?

– А может быть, девочка?

– Ни в коем случае! Или красноармеец – или краснофлотец!

…По окончании речи Молотова по радио начали передавать военные песни и марши.

Сердце бьется краснофлотца

И тревожно дышит грудь…

Да, Димка-краснофлотец сейчас на Ханко, где рвутся бомбы. А в садике – малютка-сын с бабушкой, которая еще ничего не знает, что могут сейчас же начать бомбить Ленинград. Надо их немедленно разыскать. С этой мыслью жена, резко отпрянув от меня, выбежала из комнаты. В садике, увидев ее, моя мама спросила:

– Что случилось? Почему все куда-то бегут? Что-нибудь дают в магазине?

– Война, мама… немцы напали.

Обе женщины молча застыли, наклонясь над детской коляской, в которой безмятежно, хлопая губами на выдохе, спал маленький Василий.

И все же, забегая далеко вперед, скажу, что не погиб Димка, – один из немногих оставшихся в живых героев прославленной дивизии генерала Симоняка, из тех, кто

Мужал в морских пехотных ротах

Двадцатилетним пареньком,

Тонул в Синявинских болотах,

Ходил за вражьим «языком»,

От первых бомб у скал гангутских

Через блокадный Ленинград

Прошел до сопок заамурских,

Убитый и живой стократ.

Глава шестая

Я под бумажной бронью

Из военкомата свою ученость

В грозный час не укрывал.

Священный голос Родины с физмата

В ряды ее защитников позвал

Прослушав по радио выступление Молотова и указ о всеобщей мобилизации, я по-быстрому насухо добрился и вышел во двор института. Там уже собирались сотрудники и аспиранты, жившие в институтских квартирах и общежитиях. Появились директор и секретарь парткома института. Секретарь парткома, отвечая на вопросы, видно, уже не в первый раз, объяснял, что военнообязанным, приписанным к частям, необходимо являться в пункты и в сроки, указанные в военных билетах. Всем остальным – ждать повестки из военкомата.

– А пока что, товарищи, – сказал он, – прошу разбиться на группы по десять человек. Есть указание рыть щели – укрытия от бомбежек. Сейчас привезут шанцевый инструмент и приедет инструктор по саперному делу. Вас я назначаю старшими десяток. – При этом он записал в блокнот фамилии старших.

Я оказался в «десятке», в которой было 13 человек, в основном из знакомых мне аспирантов. Инструктор показал места в институтском саду, где надо было отрыть щели, границы участков по десяткам были отмечены колышками. Еще не был снят слой дерна, а у многих с непривычки появились на ладонях и стали лопаться пузыри, на потертые места попадала земля, но каждый старался выглядеть бывалым землекопом. Мне повезло тем, что на половине ширины щели, которую я копал, грунт оказался странно податливым, и мне удалось быстрее моих товарищей продвинуться в глубину. Но неожиданно именно с этой «везучей» стороны обрушилась стенка щели, и пришлось выбрасывать наверх осыпавшуюся землю. Только теперь я сообразил, откуда шел неприятный запах, который до этого старался не замечать: на моем участке щель проходила через край зловонной ямы, которую когда-то засыпали сверху землей. Ее содержимое изрядно перепрело, но душок все же остался.

Наверху у щели останавливались любопытствующие прохожие, и один из них, молодой шутник, сказал по моему адресу:

– Здорово ты, дружище, этим самым… окапываешься!

Я промолчал, но остряку ответил другой прохожий, седоусый:

– А ты чем зубы скалить, лучше бы лопаточкой сам поработал. А бомба – это тебе не шуточки: жахнет – как миленький тут же в это самое… сиганешь, да еще и своего добавишь.

– Но-но, дядя, не сей панику. Какие могут быть бомбы в Ленинграде? Может быть, уже наши воюют на немецкой территории.

Надо отметить, что в первые дни войны слухи насчет немецкой территории не были большой редкостью – сказывалось довоенное бахвальство, вдалбливавшееся всеми средствами псевдоискусства:

Мы войны не хотим,

Но страну защитим:

Оборону крепим мы недаром,

И на вражьей земле

Мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом.

Однако жизнь подбрасывала факты, которые даже меня, абсолютно несведущего в военных делах, заставляли усомниться в реальности того, о чем пелось в этой песне.

Взять хотя бы такой факт, когда в первый Верховный Совет СССР, избираемый согласно сталинской Конституции в городе Проскурове, где дислоцировалась Червонная казачья дивизия, был выдвинут кандидатом в депутаты капитан. По тем временам было ясно, что в дивизии хорошо поработал НКВД, и в ней командира в более высоком звании не нашлось. Но после первого письма ко мне из этой дивизии мой дядя Илья прислал второе, в котором сообщил: «Газету с портретом капитана Навроцкого порви. Он оказался врагом народа». Что же это за армия, в которой дивизиями командуют капитаны? Наглядный ответ на этот вопрос дала война с Финляндией, позорный провал фарса с марионеточным «правительством» Куусинена. Я вспоминал и затемнения в Ленинграде во время этой войны, круглосуточные дежурства в штабах ПВХО, погибших на Карельском перешейке аспирантов из числа призванных командиров запаса, забитую воинскими эшелонами железную дорогу между Ленинградом и Вологдой, куда я выезжал в январе 1940 года, наконец, такую несуразность как отряды лыжников из ленинградских студентов-добровольцев, как будто только их не хватало могучей армии в схватке с маленькой армией Финляндии. Все эти разрозненные факты однозначно наводили на мысль, что война с немцами сулит невиданную и неслыханную беду.

Но меня лично начало войны поставило в двусмысленное положение. Я полностью рассчитался с институтом имени А.И. Герцена, у меня направление в Астрахань и письмо директора Астраханского пединститута, там меня ждут. Мне остается явиться в военкомат по месту учета в Ленинграде, предъявить направление на новое место работы и документ о присуждении мне ученой степени и получить разрешение на выезд в Астрахань. Формально все по закону, а по совести – не бегство ли это от призыва по мобилизации в расчете на бронь в Астрахани, которую я наверняка получу как завкафедрой и кандидат наук? Вспомнилось,