ТАЙНЫ ФАЛЬСИФИКАЦИИ - Владимир Петрович Козлов
В заметке Н. В. Сушкова также отмечалось, что «донесения» по своей форме представляют «совершенное подражание классическим речам древних». Обращаясь к П-4, подписанным Сапегой, Сушков допускал возможность его авторства. Но, писал он, как осмелился Гримовский на следующий день отправить аналогичное донесение от своего имени, наконец, как объяснить «одинаковость выражений в двух русских переводах» разных донесений, хотя и повествующих об одном событии? Вопросы, поставленные Сушковым, подразумевали единственный ответ: «донесения» являются фальсификацией позднейшего времени34.
Бодянский, по существу, признал справедливость замечаний Сушкова и фальсифицированный характер «донесений». Однако, подчеркнул Бодянский, от этого «донесения» не утрачивают своего исторического значения. Необходимо выяснить, какие побуждения руководили автором фальсификации, почему он высказал именно в такой форме и именно такие мысли о Годунове. «Решение такого вопроса, – продолжал Бодянский, – может повести к некоторым плодотворным соображениям об отношении Польши к нам вообще, духа польского народа, в особенности высшего сословия, духовенства и пишущего люда. Тогда цель этого сочинения не трудно будет открыть. Еще больше: я даже того мнения, что оно никогда не было писано по-латыни и едва ли даже по-польски кем бы то ни было, Сапегой ли, секретарем Ли его Голятом Гримовским… С этой точки зрения и "Дипломатическое донесение" может быть историческим материалом, что и имелось мною при печатании его»35.
Несмотря на то, что вслед за Бодянским в 1893 г. С. Л. Пташицкий назвал «донесения» «позорнейшей подделкой»36, в том же году известия об этом документе попали в Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. «Все, что делалось в Москве, – сказано здесь, – по кончине царя Федора Ивановича Гримовский доносил своему королю; между прочим, он доставил ему в латинском переводе весьма любопытную речь, которую говорил будто бы Григорий Васильевич Годунов в Государственной думе против избрания на царство своего родственника Бориса Федоровича Годунова, и речь окольничего Клешина (Клешнина. – В К.), произнесенную тогда же в защиту Годунова, его покровителя»".
После публикации в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона «донесения» Гримовского – Сапеги на много десятилетий исчезли из сферы внимания исследователей. Тем более неожиданной и даже сенсационной по трактовке этой подделки можно считать статью И. И. Полосина, опубликованную в 1926 г.38
Охарактеризовав основные работы о «донесениях», Полосин заключил: «Подлог настолько очевиден, что доказательства его излишни». Однако автор продолжил более углубленный анализ подделки, начатый еще Строевым, и пришел к ряду новых выводов. Прежде всего он высказал мысль об отдельном существовании речей В. Г. Годунова и Клешнина. Так, во введении автор обещает представить королю лишь одну речь. В пользу этого говорят и несколько других фактов. Самостоятельность бытования речи Годунова подтверждается случайно сохранившейся в П-2 концовкой – «с латинского», отсутствующей в конце речи Клешнина. Об этом же свидетельствует «двойственность» отношения самого Гримовского к Борису Годунову: сначала он восхищается речью В. Г. Годунова, а затем склонен признать справедливость выступления Клешнина. Составитель или «редактор» «донесений», считает Полосин, не заметил еще одного противоречия. Во введении изобличитель Бориса Годунова именуется Василием Григорьевичем Годуновым, о существовании которого ничего не известно. Во второй же части «донесений» Клешнин спорит с Григорием Васильевичем Годуновым, который, согласно ряду источников, был отравлен своим знаменитым родственником. Иначе говоря, заключил Полосин, речи Годунова и Клешнина написаны разными лицами, возможно, в разное время и, безусловно, с разными целями.
Говоря об этих целях, Полосин обращает внимание на то, что в речи Годунова, в основном построенной на «Новом летописце», имеются существенные дополнения, связанные с гонениями Бориса Годунова на В. В. Голицына. По мнению Полосина, читателям 20-х гг. XIX ь было не трудно догадаться, что в речи Годунова подразумевается не современник Бориса князь В. В Голицын, а князь Александр Николаевич Голицын, отстраненный 15 мая 1824 г. от поста министра народного просвещения и духовных дел в результате многолетней интриги против него графа А. А. Аракчеева. В связи с этим Полосин замечает, что в речи Василия-Григория Годунова очень редко Борис Годунов упоминается по имени; его изобличитель, как правило, пользуется эпитетами «злодей», «змей». Но именно так в придворных антиаракчеевских кругах называли Аракчеева.
Иначе говоря, согласно Полосину, автор речи Годунова, подчеркивая исторические параллели событий конца XVI и начала XIX в., стремился в образе Бориса Годунова нарисовать зловещий портрет временщика Аракчеева. Так, по его мнению, читатели первых десятилетий XIX в. не могли не вспомнить военные поселения, когда Василий-Григорий Годунов восклицал, что в руках Бориса Годунова «вся действительность правительства, дворянства и распоряжение воинства». Картина гонений Бориса Годунова на знатных бояр, нарисованная его критиком, неизбежно должна была напомнить разгром «партии знатных господ»: отстранение от реальной власти в 20-х гг. XIX в. П. М. Волконского, В. П. Кочубея и их сторонников в результате интриги Аракчеева и продвижение его ставленников – И. И. Дибича, Б. Б. Кампен-гаузена, Д. П. Татищева, Е. Ф. Канкрина и др. «Мотив гонения на знатность происхождения, и в частности на князя Голицына, мотив приближения к престолу «злодея», окруженного «толпою бродяг», – пишет Полосин, – протягивает нити от речи Григория Годунова к группе придворной антиаракчеевской по своему настроению знати, именно голицынского круга»39. Пользуясь историческими параллелями XVI в., автор (или авторы), по мнению Полосина, создал памфлет на Аракчеева, «примитивный по своим литературным достоинствам, но выразительный по настроению».
Увидев в «донесениях» и тему протеста, восходящую к декабристским настроениям, Полосин определил их и как памятник декабристской публицистики.
Судьба этого памфлета, по Полосину, могла выглядеть следующим образом. Булгарин, к которому попала фальсификация, прекрасно понял ее направленность. Решившись напечатать подделку в «Северном архиве», он сделал это только для того, чтобы «ответным ударом прочнее закрепить свою политическую репутацию преданного "сына отечества"». Ему, считает Полосин, и принадлежит авторство речи Клешнина.
В этой речи Полосин видит два главных мотива. Первый – политический: утверждение об обязанности каждого гражданина почитать «мудрых правителей». Второй – исторический: стремление в споре с современной историографией (прежде всего с «Историей» Карамзина) реабилитировать Бориса Годунова как исторического деятеля. Булгарин «заставил Клешнина полемизировать со своими собственными историко-литературными противниками и, таким образом, навел исследователя на свой след»40. Апология политической системы Аракчеева и деятельности Бориса Годунова как советника царя Федора, а затем российского самодержца – таковы, по мнению Полосина, мотивы речи Клешнина.
Останавливаясь на времени создания «донесений», Полосин
