Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг. - Эван Модсли

интеллигенция состоит из вчерашних рабочих и крестьян или из сыновей рабочих и крестьян, выдвинутых на руководящие посты»[271]. Доминирование в поздней сталинской элите людей простонародного, прежде всего крестьянского, происхождения по-разному оценивается исследователями. Например, Т.П. Коржихина и Ю.Ю. Фигатнер, сопоставляя составы ЦК партии, избранные в 1924 и 1939 г., обнаружили, что новые люди являлись «потомками неграмотных крестьян и неквалифицированных люмпен-пролетариев с соответствующими их происхождению психологией, традициями, привычками и мировоззрением». Если коммунисты-ленинцы приходили в партию по убеждению, то сталинцы «проходили через процесс селекции начинавшей действовать номенклатурной системы и возносились на верхние ступени властной пирамиды благодаря тому, что их психология и мировоззрение были теми, которые Сталин желал видеть в своих кадрах». В отличие от поколения подпольщиков, обладавших независимым мышлением, сталинцев характеризовала «психология преклонения перед авторитетами и их указаниями, свойственная патерналисткой структуре бедного российского крестьянства, изуродованного царской властью». К 1939 г. «быстро выросла доля людей, происходящих из крестьян, малоквалифицированных рабочих и военных, чей жизненный опыт был связан с традициями жёсткой и бездумной патерналистско-бюрократической субординации… Никто лучше раба не знает, как следует впрягаться в хомут. Во второй половине 1920-х годов партия в целом превратилась из партии рабочих и интеллигенции в партию крестьянства, а точнее — в партию маргиналов. Массовая гибель людей и разрушения были делом рук этого маргинального крестьянства, ведомого вышедшей из его среды номенклатурой, копировавшей весь мировой опыт автократического государственного управления»[272]. Среди западных исследователей к аналогичным выводам пришёл Роберт Даниелс: «Молодые активисты, которых Сталин рекрутировал из рядов рабочего класса и крестьянства, были малообразованны и принесли с собой на все уровни советской бюрократической иерархии худшие черты прежней российской политической культуры. Их отличали склонность к авторитаризму, недоверие к интеллектуалам, ксенофобия и антисемитизм, сплав крестьянской настороженности с квази-параноидальной, но прагматической политической культурой российской бюрократии»[273].

Те же мысли, но в относительно нейтральной форме, высказывает Эдвард Кинан, который видит в сталинизме возврат к традиционной и обычной для Московии политической культуре. Поздний сталинизм, по его словам, был периодом «рестабилизации», наиболее важным фактором которой явилась

…новая политическая элита, возникшая в тридцатые годы, в которой доминировали люди пролетарского или крестьянского происхождения, чья политическая культура сформировалась на основе деревенской культуры, значительным образом усиленной хаотическими и преисполненными разнообразными опасностями условиями, в которых им довелось подниматься к вершинам власти. Социальные группы, которые с начала века и до начала тридцатых годов оказывали дестабилизирующее влияние на политическую культуру, были тем или иным способом удалены с политической сцены. В значительной степени их место в обществе заняли крестьяне или дети крестьян. И по мере освоения этими пришельцами навыков, необходимых для исполнения новых для них ролей, они не расставались с привычными для них взглядами на мир и на людей, которые они принесли с собой из прошлого. Напротив, им удавалось преуспевать в политике именно потому, что они практиковали традиционные привычки избегания рисков и пренебрежения субъективными желаниями и устремлениями отдельных людей в пользу групповых интересов[274].

В ещё одной заметной работе Веры Данхэм поздняя сталинская элита привязана по своему происхождению к совсем иной социальной группе, а именно — к мещанству или к городскому нижнему среднему классу. Данхэм утверждает, что «…Сталину нужно было опереться на нечто, уже существовавшее… и таким фундаментом для него стало мещанство. Люди во власти, подчинённые Сталину, все до одного, были мещанами, поднятые им с самого низа, будь то стахановцы, офицеры, руководители предприятий или учёные»[275].

Город с его путиловскими заводами, свободами, тайной полицией, страданиями и анонимностью стал тем университетом, в котором сформировались большевики. Сталинские кадры, с другой стороны, были преимущественно людьми крестьянского происхождения. Их развитие, начавшееся с ранней социализации в деревне, приводило их на обучение в малые города, бывшие исконной колыбелью старого русского мещанства. Потом, будучи вырванными из привычной среды на вершины власти, они приносили с собой смесь старого с новым.

Данхэм ведёт речь об элите в целом, а не только о членах ЦК партии. В центре её внимания находится культура элиты и связи этой культуры с предполагаемой новой большой чисткой руководства страны, якобы планировавшейся Сталиным после 1945 г. Хотя во многих отношениях работа Данхэм является весьма занятной, сама по себе она мало что даёт для изучения поздней сталинской элиты. Сам термин «мещанство» не более точен, нежели введённый Марксом термин «мелкая буржуазия». Все её рассуждения не выходят за пределы логического круга, и легко найти аргументы, разбивающие попытки увязать принадлежность к определённой социальной группе (например к нижнему среднему городскому классу) с определённым складом мышления (с материализмом, присущим среднему классу)[276].

Все эти противоречивые выводы доказывают ограниченность политико-культурного подхода и ошибочность попыток связать предполагаемое социальное происхождение исполнителей с результатами их деятельности, будь то сталинский Большой террор или брежневский застой. Некоторые составляющие этого подхода могут оказаться полезными, но они являются далеко не исчерпывающими для описания картины в целом. В любом случае, «вчерашним рабочим и крестьянам и детям рабочих и крестьян» предстояло перековаться в процессе получения образования.

Ограниченность имеющейся информации не позволяет прийти к точным заключениям относительно уровня образования поздней сталинской элиты, но этот вопрос весьма важен. Система образования открывала представителям простого народа дорогу в правящую элиту. Некоторые историки доказывают, что именно очевидные успехи образовательных инициатив объясняют готовность Сталина уничтожить прежнюю, менее образованную элиту. Иные же подчёркивают в положительном или отрицательном ключе взаимосвязи между советским образованием и процессами развития страны.

Как было показано в главе 2, состав революционной элиты был весьма пёстрым, причём примерно четверть её представителей имела лишь начальное образование, а остальная часть — среднее или незаконченное высшее. Состав ранней сталинской элиты был примерно таким же, хотя её образовательный уровень, вероятно, ещё ниже. Хотя эта элита по-прежнему состояла из людей, относившихся к первому поколению революционеров, в ней стало больше мужчин и женщин, достигших взрослого возраста непосредственно перед началом Первой мировой войны. Поэтому многие, кто в иное время мог получить высшее образование, лишились этой возможности из-за мировой войны, революции и гражданской войны. В 20–30-летнем возрасте они были выдвинуты на ответственные посты в новой советской системе, и исполнение новых обязанностей не оставляло времени для повышения образовательного уровня.

Образовательная структура второго поколения и, соответственно, большинства поздней сталинской элиты существенным образом отличается от первого. Лучшее исследование этого поколения, которое принято называть брежневским, выполнила Шейла Фицпатрик. Её в основном интересовал узкий круг новой элиты, который она обозначила термином «выдвиженцы»[277]. Это были