Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

который обвинил надменную государственную власть в удушении «общества» и «общественной инициативы». В своем основном докладе Всероссийскому кооперативному съезду 1908 г. Тотомианц требовал от бюрократии: «Оставьте нас в покое!» и призывал кооператоров отказаться от государственного финансирования, которое может превратить кооперативы в государственные попечительства о бедных. Кооператор и экономист А.А. Николаев отклонил этот лозунг как пустые слова, характерным для ученых его направления образом, — он возразил: «Напротив того, если кооперация с точки зрения трудового народа представляет из себя прогрессивное и важное явление, то трудовой народ имеет право не на то, чтобы государство оставило кооперацию в покое, а на то, чтобы оно оказывало ей путем законодательства и путем своей экономической политики всяческую поддержку»[326]. Как отметил специалист по кооперативам Московского земства Хижняков: «Я не принадлежу к тем, кто вообще отрицает полезность деятельности государственной организации мелкого кредита в области непосредственного обслуживания кредитных кооперативов… И я лично считаю большим и хорошим то дело, которое создало в виде 6000 кооперативных кредитных учреждений Управление по делам мелкого кредита»[327]. Экономист Катаев подчеркивал, что кооперативное движение стало расширяться, как только правительство начало после 1904 г. вкладывать в него денежные средства, хотя кооперативам все же требовалось еще больше: «Дело совершенно ясно: без государственного кредита наша кредитная кооперация обойтись (по крайней мере, пока) не может»[328]. А кооператор из Бессарабии Б.Г. Вольфен-зон высмеял Тотомианца и его единомышленников-народников, обвинив их в двуличности: «Я не вижу никакого повода в ссылках на такие красивые слова, как “самодеятельность”, “кооперативные принципы” и т. п., когда речь идет об увеличении и облегчении кредита учреждениям мелкого кредита из Государственного банка или государственных сберегательных касс». Он утверждал, что проблема заключается не в крестьянской автономии, а в том, кто будет иметь решающее влияние в самом кооперативном движении[329].

Основным для всех этих ораторов был скорее вопрос о правящем режиме и характере существующего государства, чем о государстве как таковом; сутью вопроса стало: кто имеет право определять приоритеты государственной политики и на какой основе. Отправной точкой дискуссии для многих агрономов оказался тот факт, что они — опытные специалисты, вооруженные научными знаниями, — вынуждены были подчиняться системе, основанной на преимуществах по праву рождения и социального происхождения, а не на профессионализме и успешности. Из-за этого «третий элемент» в земствах подавлялся дворянами-землевладельцами; на государственной службе дворянское происхождение было основой продвижения или получения желаемой награды; наконец, именно эти причины выступали в качестве характерных черт самодержавия, которое признавало права рождения и социальной принадлежности гораздо охотнее, чем компетентность. Поэтому агрономы открыто протестовали против того, что их научный авторитет не подкреплен правом принятия политических решений. Хотя дворянство явно преобладало в центральном правительстве, органах местного управления и самоуправления, оно доказало свою неспособность выполнять насущные государственные задачи; только профессионалы, по их же словам, могли предложить деловую программу осуществления действительно реальных перемен[330].

Агрономы приберегли свою самую едкую критику для дворянского землевладения и самого дворянства — этого «уходящего» и «упадочного» сословия, воплощавшего старый режим и упрямо цеплявшегося за власть, но уже не обладавшего необходимым авторитетом, чтобы эту власть оправдать и узаконить. Агроном Гри-горовский признавал, что «третий земский элемент» на практике «также не имеет непосредственной связи с внутренней жизнью деревни, по происхождению, личным связям, образу жизни, также удаленному от нее». Но если профессиональный агроном был способен «благодаря своей научной и практической подготовке, своему опыту и знаниям улавливать новые факты и явления местной жизни, понимать и усваивать новые задачи, вырастающие в процессе хозяйственного и культурного перерождения деревни, то земские руководящие элементы лишены и этой возможности, ибо знание так же плохо представлено в современном земстве, как и население, земля или капитал». Упадок дворянского землевладения в численном выражении резко усилился после 1905 г. по причине «крестьянофобии», массовой распродажи поместий и бегства из деревни. Это даже привело к «земскому безлюдью», то есть мест для выборщиков и гласных оказалось больше, чем землевладельцев, имеющих законное право их занимать. Вместо того чтобы в соответствии с веяниями времени приобретать необходимые профессиональные навыки и делать карьеру на основе собственной компетентности, дворянство продолжало использовать насилие, личные связи и крючкотворство, чтобы поддерживать свой статус и влияние[331].

Дворянское землевладение нанесло профессионалам ответный удар посредством избрания репрессивных земских управ и собраний, ознаменовавших начало «земской реакции», которая последовала сразу за событиями 1905 г. Но новые земские управы неожиданно стали пытаться проводить интересы не столь «многообещающих элементов местной жизни», предоставив инициативу усердно поносимому «третьему элементу»; а из-за отсутствия ясного понимания того, в каком направлении нужно вести работу, земства снова стали подчиняться влиянию специалистов. Действительно, «земская реакция» была необоснованна, поскольку дворяне не могли обойтись без местных работников: новые земские управы стали увольнять агрономов, обвиненных в соучастии в крестьянских волнениях 1905 г., но местные агрономические организации вынуждали земства восстанавливать уволенных на работе. Избавившись от агрономов в 1905–1907 гг., земские управы вынуждены были к 1914 г. нанять их в 20 раз больше. Управы назначали «реакционных» уездных профессионалов для реализации определенной политики, но все подчиненные им местные агрономы бойкотировали «реакционеров» до тех пор, пока тех не сменяли. Даже идея широкого найма специалистов, подсказанная теоретиками, реализовывалась, в конце концов, из совсем иных побуждений: телеграмма П.А. Столыпина 1908 г., соблазнившая многих неправдоподобно огромными субсидиями, вынудила увеличить местные расходы на эти цели. Сыграло свою роль и страстное желание из опасения новой революции успокоить землепашцев и сделать хотя бы что-нибудь для предотвращения нового конфликта в русской деревне; а ведь еще присутствовало и неотступное желание «не отстать» от других земств[332].

Агрономическая литература описывала дворянство как слабое, искусственно поддерживаемое сословие, которое легко можно принудить к сдаче на милость компетентных профессионалов. Утверждалось, что бессилие этого сословия, его полная неспособность к экономической активности настолько очевидны, что его влияние более не должно определять общий порядок и систему аграрной политики государства. Разработка и проведение политического курса, как утверждали агрономы, de facto были уже в руках профессионалов, активно работавших в этом направлении посредством своих съездов и совещаний. Ни для кого не секрет, что авторами резолюций земских собраний были именно участковые агрономы, большинство же гласных в этих собраниях оказывалось не в состоянии даже просто понять эти резолюции. Земское дворянство выступало в лучшем случае как докучливый и все портящий посторонний, вмешивающийся в дела профессионального работника. «Невежественные» земские собрания одобряли доклады профессионалов без обсуждения и действительного понимания того, что именно они санкционируют; а по причине отсутствия ясной концепции своих действий те же собрания позже отменяли свои решения