Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

отказа в рекомендации: апростого упоминания о лицах, «не занимающихся производительным трудом», было достаточно для того, чтобы с отказом согласились губернские комитеты по мелкому кредиту. В большинстве случаев тульский инспектор просто сообщал просителям в деревнях, которые он посещал, кто из их числа является скорее «торговцем, чем земледельцем, занимающимся производительным трудом». Иногда он конкретизировал свои выводы. К примеру, обнаружив, что одно заявление содержит список из «16-и торговцев, одного городового, одного волостного старшины, одного писца и шести сельских старост», он решил, что деревенские власти уже «в кармане» у местных «кулаков». Инспектор отметил: это «дает мне повод думать, что политика товарищества, возникнет ли оно со ссудой в основной капитал или без таковой, поведется сообразно интересам волостного правления и торгового ряда и противоположно интересам экономически-слабых элементов слободы». Он также доложил своему начальству, что не только данные претенденты не должны получить государственную ссуду, но этому кооперативу нельзя позволить открыться вообще. Кроме того, он попытался побудить другую группу крестьян (не принадлежавших ни к торговцам, ни к выборным властям) представить отдельное заявление, которое и собирался рекомендовать губернскому комитету. В другом случае инспектор получил заявление от группы сельских жителей, проживавших на территории, где уже действовал кооператив, находившийся «во власти торговца Конаныхина». Он заключил, что новая группа кооператоров тоже попадет в зависимость от торговцев, но из другой группировки, поскольку обе группы соискателей казались ему слишком «энергичными», чтобы быть представителями трудового крестьянства. Поэтому он снова появился в деревне, чтобы организовать третью группу под своим личным контролем и «изолировать» членов кооператива «от вредного влияния Конаныхина»[414].

Заявители не всегда могли понять эти нюансы, и инспекторы обычно сами отправлялись в деревню и сообщали ходатаям, что некоторые из них являются торговцами, называя таковых поименно (что очень помогало собравшимся на сход крестьянам, не способным, очевидно, самостоятельно выявить их). В некоторых районах инспекторы и агрономы предлагали крестьянам высокие закупочные цены на их продукцию, опираясь на средства для земских и интендантских закупок, но при условии, что члены кооператива исключат из своей среды «торговцев», опять-таки называвшихся поименно[415]. Инспектор из Уфимской губернии докладывал, что новоявленные кооператоры используют кооперативные ссуды, чтобы рассчитаться с долгами местным лавочникам, «добровольно и на небольшие суммы»; члены товариществ серьезно полагают, что перед ними открылся новый способ решать свои насущные проблемы и покрывать повседневные расходы. Тем не менее инспектор взялся избавить крестьян от вредного влияния и запретил торговцам вступать в кооператив и появляться на его собраниях. Даже если торговцы были членами сельского общества или крестьянского сословия, все равно они уже не считались «крестьянами»[416].

Использование старых категорий в новом значении сразу создало путаницу, как только заявители попытались разобраться в них и воспользоваться ими на практике. В частности, в роли главного источника непонимания явно выступал термин «торговец». Одна группа заявителей в Тамбовской губернии утверждала, что ее члены достаточно состоятельны, успешно хлебопашествуют и пополняют свои доходы за счет мелкой торговли, таким образом демонстрируя, что они «работящие» и «надежные» партнеры в управлении кооперативом и возвращении ссуд. Местный инспектор, прочитав такое заявление, был возмущен, сочтя, что заявители были из «местных богатеев, не скрывающих, что открываемое ими товарищество должно обслуживать их личные торговые интересы». Инспектор, служивший в Нижегородской губернии, провел несколько дней в одной деревне, отделяя «торговцев» от «производительных» крестьян. «Выяснилось, что учредители принадлежат к богатому торговому слою населения с. Маресьева. Это обстоятельство не только не скрывалось, но даже особенно выдвигалось на первый план уполномоченным от учредителей, искренно полагавшим, что это и есть наиболее желательный во всяком учреждении мелкого кредита элемент, сообщающий ему известную прочность и доверие». Спустя несколько недель он докладывал начальству, что «результатом наших бесед было то, что взамен старого поступило новое ходатайство, где учредители из торговцев превратились в землепашцев». Инспектор вернулся в деревню для дальнейших объяснений о том, что «торговля в чистом виде» есть «перепродажа купленного товара из разницы в цене». Он втолковывал, что речь идет не только о тех, кто числится в купцах, мещанах и ремесленниках по сословной принадлежности. Позже он с огорчением докладывал, что вынужден был снова подтвердить перед крестьянами, что «под торговцами я вовсе не разумею в данном случае только лиц, имеющих бакалейные, мануфактурные и иные магазины, но и главным образом более или менее зажиточных крестьян, занимающихся скупкой зернового хлеба в округе с целью перепродажи собранных хлебных партий агентам крупных хлебных фирм»[417].

Недоразумения, возникавшие в подобных собеседованиях с западносибирскими молочными кооператорами и торговцами, также весьма показательны. В то время как официальная и кооперативная печать отмечала как большой праздник уничтожение «торгового класса» в Курганском округе, сами торговцы, судя по всему, имели очень слабое представление об идее класса и классовости вообще. Вместо этого они жаловались на потерю одного из надежных источников заработка (которым они, как и большинство крестьян, считали торговлю) и просили государство помочь им полностью сконцентрироваться на сельскохозяйственном труде[418]. На Ярославском съезде по мелкому кредиту в 1913 г. инспекторы заподозрили обман, когда обнаружилось, что некоторые из крестьянских делегатов были теми же торговцами, хотя те даже присоединились к общей словесной атаке на перекупщиков. Когда инспекторы указали этим делегатам, что они сами «торговцы», тогда как кооперативы создаются для «производителей», те ответили, что они просто «торгующие крестьяне», в отличие от других, которые только и делают, что торгуют. Все собрание согласилось с единогласно принятой резолюцией, утверждавшей, что интересы посредников и кооперативов противоположны. Инспекторы остались довольны тем, что они одержали еще одну победу над «торговцами», а «торговцы», видимо, также записали победу на свой счет[419].

Немало было и случаев, когда поселяне, разделенные на противоборствующие группы, переопределяли значения этих категорий и использовали их друг против друга при обращениях к инспектору. Ходатаи из одной деревни Вологодской губернии просили о ссуде в таких выражениях: «А если так нельзя [вернуть ссуду. — Я.К.], так товарищество наше не осуществится, да и к тому же торговцы расстраивают некоторых, говоря, что это только одно разорение, казна вас разорит»[420]. В другой деревне в Рязанской губернии борьба за контроль над кооперативными финансами привела одну из сторон к подаче прошения об открытии нового кооператива: в этом документе утверждалось, что существующее товарищество находится под властью «разного праздного люда», который стремится «только к наживе и распределению прибылей среди членов правления и совета, пользуясь слабостью русского мужика — подпаивает получивших ссуду, а потом грабит их». Инспектор отказал просителям в приеме заявления на том основании, что