История Карелии с древнейших времен до наших дней - Михаил Ильич Шумилов

у вепсов и у русских. При этом вепсские хозяйки произносили заговор: «Каменная стена, железный двор от земли до неба для этого любимого моего стада». (Интересно, что те же выражения широко бытовали и в карельской народной поэзии). Затем происходил обряд жертвоприношения у священного дерева можжевельника на родовом кладбище, где покоились предки-основатели. Такой обряд существовал у вепсов, финнов и некоторых групп карелов. Сверяясь с приметами (едиными для всех прибалтийско-финских народов), выбирался день выгона скота на пастбище. У всех православных — и русских, и карелов, и вепсов, — выгон не производился в «запретные» среду, пятницу и день Благовещения. Наконец, в назначенный срок хозяйки вели свой скот к околице и передавали его на руки пастуху, который проводил магический обряд «отпуска» стада, зачастую в лесу, подальше от людских глаз.

Особый статус пастухов поддерживался верованиями в их колдовскую силу. Неспособные к землепашеству, они считались знатоками лесной жизни и языка животных. Даже их внешний вид — потрепанная одежда, но с обилием аксессуаров из бересты и дерева — означал и подчеркивал угодность лесу, его духам — «лешим». Главное орудие пастуха — суковатый посох из священных можжевельника или ольхи. В повседневной практике использовался незаговоренный дубликат посоха, но при совершении обряда «отпуска» стада требовался подлинный «колдовской» посох. Другими орудиями труда служили плеть, берестяная труба или костяной рожок, топор за поясом и сеть на плечах, также выполнявшие и обычные, и магические функции.

Древнекарельская традиция возлагала именно на пастухов исполнение ответственного сберегательного обряда «отпуска» свадебного поезда. По поверьям, совершение такого обряда (в общих чертах схожего с обрядом «отпуска стада») «спасало» едущих венчаться в церковь от превратностей пути. Известно, что дорога, путь (сквозь лес!) воспринимались на Севере как воплощение беспорядка, хаоса; по поверью, тут господствовал леший, а старательно разработанные и табуированные нормы поведения в обществе, деревне, не действовали на дороге. Следовательно, свадебный поезд должен оберегаться с особой тщательностью — и не Божьей силой, которая в пути может не помочь, а колдовской, в лице пастуха, по убеждениям людей, магически подчинившего себе лесную стихию.

И все же христианство постепенно упрочивало позиции, и не только в городе, но и на селе. Примечательно христианское осмысление жизни в почитании св. Николая, епископа Мир Ликийских — заступника всех странствующих. Стремительно набиравшие силу товарно-денежные отношения приводили к небывалому передвижению населения, а пути-дороги оставались опасными, добра от них не ждали. Поэтому повсеместно в конечных пунктах промыслово-торговых трасс возводились церкви, посвященные св. Николаю-угоднику. Особенно страдали торговцы и промысловики-поморы на тяжелых морских путях и промыслах. И тут, на Крайнем Севере, св. Николай стал как бы главным святым. Следует напомнить удивительную поговорку поморов: «От Холмогор до Колы тридцать три Николы». Ее «расшифровка» такова: по беломорскому и баренцеву побережью от устья Северной Двины до Печенги стояло всего тридцать три селения, и в каждом имелась церковь или придел в церкви, посвященные св. Николаю.

Святоникольские погосты охватывали и остальную территорию Карелии. Ключевой торговый пункт на северном побережье Онежского озера «охранял» Никольский Шунгский погост, на восточном побережье Онего, на Водле, находился Никольский Пудожский погост и к югу от него — Никольский Андомский. По южному побережью тянулись земли Никольского Оштинского, а по западному — Никольского Шуйского погостов. Столь же тщательно была продумана охрана св. Николаем торговых путей в Корельской земле. В городе Кореле находился Святоникольский монастырь, а в торговом селении Сванском Волочке — церковь св. Николая. Другой торговый путь на Север, в земли саами, начинался в Никольском Сердобольском погосте (Сортавала). Центр Лопских погостов, где пересекались трассы из Поморья, Финляндии, Корельского уезда и Прионежья, занимал Никольский Паданский погост; из южно-лопского Никольского Линдозерского погоста попадали к олонецким торговым путям на Сямозере.

Значительным свидетельством повсеместного укоренения христианства явилось появление в XVI в. на Севере, в том числе и в Карелии, икон знаменитого северного письма. Это примечательное достижение иконографии унаследовало господствовавшие тогда традиции новгородской и московской школ, но вместе с тем обладало несомненной самобытностью. Отличительная особенность северного письма — близость к корням народной жизни, демократичность и фольклорность, порой доходившие до наивности.

Художниками-иконописцами становились посадские люди из северных городов Тихвина, Каргополя, Олонца, Холмогор, Вологды, Устюга, монахи и послушники местных монастырей, особенно крупнейших (Коневского, Валаамского, Александро-Свирского, Соловецкого, Кирило-Белозерского). «Не отставали» и иноки пустыней, священники, причт и просто крестьяне, наделенные художественным даром. Демократичность состава иконописцев и насущные потребности народной жизни приводили к тому, что северное письмо, как ни одна другая иконописная традиция в России, обладало очевидными и многочисленными связями с конкретными сторонами быта и деятельности местных жителей.

Одной из главных сторон жизни населения Карелии в московское время XVI-XVII вв. оказалось местное самоуправление. Жители привыкали к решению своих дел юридическим путем. В открытых судебных процессах или при заключении между собой частно-правовых сделок, или во взаимоотношениях с органами государственной власти и самим царем они выступали в качестве старост и полицейских, судей, судебных заседателей и исполнителей, истцов и ответчиков, свидетелей и просителей. Все это вело к развитию у населения (по меркам того времени) правовой культуры. Творя суд в первой инстанции «по Судебнику, губной и уставной грамотам», избранные лица самоуправления знали законодательство и разбирались в юридических тонкостях. Население было отлично осведомлено об устройстве органов управления страны и пользовалось этими знаниями при отстаивании своих разнообразных интересов.

Например, выполнение не устраивавших жителей царских решений о передаче волостных земель какому-нибудь монастырю в вотчину становилось для властей затруднительным делом. Зачастую такие указы не исполнялись по причине того, что проводить их в жизнь на место приезжал представитель не того государственного учреждения, к которому относились спорные земли, и тогда крестьяне выставляли посыльного из погоста. Иногда крестьянские старосты «не вставали на межу», то есть отказывались присутствовать на процедуре отвода земли, а без их участия отвод считался юридически незаконным. В этом случае власти открывали судебное разбирательство для осуждения виновных, и старосты вынужденно заключали с монастырем-обидчиком «полюбовное» соглашение о границах владений обеих сторон. Судебное дело против ослушников царской воли прекращалось, но потом выяснялось, что общинники не уполномочивали своих представителей вступать с обителью в соглашение, и тяжба вспыхивала с новой силой. Такие земельные споры тянулись десятилетиями и завершались утверждением приговора бояр самим царем, пройдя поэтапно суды всех инстанций: новгородский при воеводе, московский в Четверти, и, наконец, высший правительственный. В следующий раз монастырь осмотрительнее относился к просьбам царю о земельном или промысловом приращении вотчины за счет общин, опасаясь больших расходов «на волокиту» (поездки по судам) и судебные издержки.

Практика самоуправления изменила