По орбите - Саманта Харви

Долю секунды Шон недоумевает: какого черта я делаю здесь, в консервной банке посреди безвоздушного пространства? Консервированный человечек в консервной банке. В четырех дюймах металла от смерти. Причем не просто от смерти, а от аннигиляции.

Зачем ты это делаешь? Зачем пытаешься жить там, где никогда не сможешь чувствовать себя вольготно? Рвешься туда, где Вселенная тебе не рада, тем более когда есть такая замечательная Земля, которая тебя принимает. Шон до сих пор не понимает, что пробуждает в человеке стремление попасть в космос — любопытство или неблагодарность? И кем — героем или идиотом — он становится по воле этого странного горячего желания? Пожалуй, ни тем, ни другим, а кем-то третьим.

Мысли врезаются в стену и погибают. Затем — в сотый раз за сегодня — перерождаются во внезапное беспокойство за эти четыре души, за его коллег и друзей, направляющихся к Луне.

Не падай духом, однажды сказала ему жена, если ты погибнешь там, наверху, миллионы твоих частиц будут вечно вращаться вокруг Земли; по-моему, звучит здорово. С этими словами она заговорщически улыбнулась. И коснулась мочки его уха — она всегда так делает.

Ку-ку, мышки, шепчет Тиэ. Ку-ку!

Она вынимает блок из стеллажа, выдвигает одну из стеклянных клеток; сидящая внутри мышь забивается в угол, ищет укрытие. Тиэ вытаскивает мышку. В динамиках лаборатории идет радиотрансляция, голоса ведущих журчат, словно разбухший после дождя ручей, разговоры только о Луне — сейчас полдень, и Америка проснулась. Первая женщина-астронавт направляется к Луне — грандиозный шаг для всего человечества.

Мыши поделены на пять групп, по восемь в каждой. В первую, вторую и третью входят те, кого не коснулась рука науки (если не считать ракеты, на которой они сюда прилетели), в четвертую — те, кому регулярно делают инъекции, тормозящие мышечную атрофию, а в пятую — те, что уже родились массивными, с модифицированными генами, способные выжить в условиях невесомости.

Мыши из первых трех групп чахнут день ото дня. За неделю с момента прибытия на грузовом корабле их души словно схлопнулись. Тельца сжимаются, черные глазки выпучиваются, лапки большие и бесполезные, отчего мыши выглядят аномально и недоразвито.

Мыши из четвертой группы, которым вводят специальный рецептор, крупнее и сильнее. Одну за другой Тиэ достает их из клетки и давит на затылок большим пальцем, благодаря чему мыши делают вывод: сейчас можно не сопротивляться, нужно только замереть. При этом они фиксируют взгляд на чем-то неведомом. Даже их мягкие морщинистые, как у летучих собратьев, ушки не шевелятся. Другим большим пальцем Тиэ осторожно нажимает на поршень шприца. Едва Тиэ отпускает мышку, та соскальзывает с ее ладони и плывет обратно в клетку.

А вот генетически модифицированные мыши в пятой группе смелее, точно некий инстинкт подсказывает им, что их более крупные тела даруют преимущества и власть. Когда Тиэ просовывает руку в клетку, чтобы положить в кормушку свежие питательные батончики, мыши приближаются, пищат и обнюхивают ладонь, имеющую почти такую же ширину и длину, как их тела. Мыши из первых трех групп, чьи мышцы атрофируются, умещаются на ее ладони, будто сливы. Тиэ подносит мышек к лицу. Мне очень жаль, шепчет она им на ухо, но никому из вас не выбраться отсюда живыми. Ни вам, маленькие, ни вам, большие. Вы все обречены. Мне очень жаль, что я вынуждена вам это говорить.

Мыши, похоже, воспринимают ее слова стоически. Да, так и надо, одобряет Тиэ. Ко всему нужно относиться стоически. Тиэ проводит большим пальцем по спинкам мышей, ощущая их острые позвонки. Она печалится из-за того, что пропустит похороны матери, а особенно — обряд омовения костей, в ходе которого родственники покойного палочками для еды прощупывают его останки в поисках фрагментов костей, уцелевших после кремации. Тиэ хотела бы найти одну из костей предплечья матери, локтевую или лучевую, длинную выразительную кость, которую она всегда видела с внутренней стороны ее запястья, когда та мыла ей голову или расчесывала; кость прокручивалась вокруг своей оси, словно ролик. Воображению маленькой Тиэ ее движения казались роботизированным совершенством. Вот бы отыскать эту кость целиком или хотя бы ее кусочек. Возможно, она попросит об этом дядю.

Пьетро обедает макаронами с сыром — по крайней мере, они называют это макаронами и сыром. Перед тем как он покинул Землю, дочь-подросток спросила: по-твоему, прогресс — это красиво? Да-да, конечно, ответил он, не задумываясь. Боже мой, это невероятно красиво. А что ты скажешь об атомной бомбе, об этих, как бишь их, фальшивых звездах в форме фирменных логотипов, которые они собираются отправить в космос, и о домах, которые они собираются построить на Луне из ее собственной пыли? Нам вообще нужны дома на Луне? — продолжила дочь. Я люблю Луну такой, какая она есть, сказала дочь. Да-да, конечно, ответил он, я тоже, но все эти вещи красивы, потому что их красота проистекает не из того, что они хорошие, ты ведь не спрашивала, хорош ли прогресс, да и человек красив не потому, что он хорош, он красив, потому что живой — как ребенок. Живой, любопытный и непоседливый. Хорош ли он — уже другая история. Человек красив, потому что в его глазах горит свет. Иногда разрушительный, иногда ранящий, иногда эгоистичный, но все равно красивый, потому что живой. Вот и прогресс точно такой же, он живой по натуре.

От своих слов Пьетро не отказывался, но во время того разговора он не думал о готовых к употреблению макаронах с сыром, специально разработанных для тех, кто находится в космосе, и эти макароны с сыром нельзя назвать ни сколько-нибудь хорошими, ни сколько-нибудь красивыми, да и сделаны они явно из чего-то, едва ли тронутого искрой жизни. Как-то раз Пьетро попытался придать им вкуса при помощи свежего чеснока, доставленного на грузовом корабле, — налил в пакетик из-под напитка немного масла, нагрел его, положил туда пару зубчиков чеснока и предвкушал, как получит ароматную пасту, которой сможет приправлять любые блюда. Но пакетик перегрелся и протек, после чего пространство вокруг стола, каюты и лаборатории пахли чесноком несколько дней, а то и недель. Пожалуй, они до сих пор им пахнут, ведь куда может испариться запах из герметичного космического корабля, в котором воздух бесконечно перерабатывается?

До его слуха доносятся голоса радиоведущих. Что-то об Орионе, брате Артемиды, чье имя носит космический корабль, который мчит четверых астронавтов к Луне. Артемида, богиня Луны, богиня