Исследование ужаса - Леонид Савельевич Липавский
По воспоминаниям Друскина, слово «чинарь» было придумано Введенским, а Липавский, в своей работе «Теория слов», привел древнерусское значение этого слова – «власть», «собрание». Это слово понравилось их друзьям, и Введенский стал называть себя «чинарем» – «авторитетом бессмыслицы», а Хармс представлялся «чинарем-взиральником». Важно понимать, что требование мыслить картезиански – ясно и отчетливо, через строгие определения, – не соответствовало словесному творчеству «чинарей», которые стремились освободить язык от границ господствующего логического мышления.
В своих записях Хармс и Друскин называют Липавского «теоретиком группы, руководителем и главой-арбитром их вкуса»[7]. Липавский был носителем имплицитной картины мира, и рефлексия этой картины поможет разъяснить иррациональные аспекты в его творчестве. Аналогично Мартину Хайдеггеру, который предложил пять рубрик для объяснения философии Фридриха Ницше, мы предлагаем ввести четыре рубрики для восстановления системы идей Липавского. Эти рубрики взаимосвязаны и объясняют друг друга, образуя герменевтический круг. Входя в него, станет понятной интенция словесных экспериментов Липавского и других «чинарей». Выделим рубрики творчества Липавского – «мир», «время», «язык», «ужас».
Рубрика первая – мир
Фундаментальная идея Липавского заключалась в том, что существует два мира – безличный мир сам по себе – «вне человека» – и человеческий. Липавский сравнивает мир вне человека с растением. Растение становится центральным образом в его произведениях, символизируя отсутствие центра, хаотичность и лишенность смысла. Сравнение мира с растением имеет важное значение, так как оно подчеркивает отсутствие временных рамок: «Растения тем и отличаются от животного, что для них нет времени»[8]. Липавский неоднократно обращался к мотиву сказки о спящей красавице, чтобы иллюстрировать идею мира без человека – это ситуация, когда «настает обморок мира, безвременный сон. Вот все уже заткано равномерно, как пряжей или паутиной, иной молчаливой зеленой жизнью. Мир снова превращается в то, что он есть, в растение. Какой у него бурный и неподвижный рост! И так было и будет всегда, во веки веков, пока не придет вдруг создатель новой неравномерности со своим избирающим поцелуем, не возникнет снова иллюзия происходящих событий»[9].
Образ заснувшего царства – это мысленный эксперимент, который позволяет представить ситуацию вне человека. Этот образ удивительно напоминает мир, описанный в культовом тексте ХХ века – «Логико-философском трактате» австрийского философа Л. Витгенштейна. В начале своего трактата Витгенштейн утверждает: «Мир есть все то, что имеет место». Это созвучно мыслям Липавского, который определяет мир как все, что находится в пространственном измерении. Витгенштейн говорит о мире как о логическом пространстве, которое состоит из вещей с физическими свойствами и их композиций.
Мир, описанный здесь, представлен как хорошо организованная и структурированная система, лишенная присутствия человека и его субъективности. Это безличное изображение мира, сравнимое со спящим царством, как описывает Липавский, ситуация «обморока мира», пребывающего в безвременном сне, «пока не придет вдруг создатель новой неравномерности со своим избирающим поцелуем, не возникнет снова иллюзия происходящих событий»[10].
Липавский выстраивал mundus imaginalis – нематериальный мир надчеловеческой реальности, состоящей из «соседних миров», о которых мы знаем благодаря «вестникам»: «Каковы ощущения и качества существ, живущих в других, отдаленных от нашего, соседних мирах, наконец, в мирах, может быть даже не существующих, а только воображаемых? Соседний мир может быть и во мне самом. Однажды Липавский даже предложил имя для существа из такого воображаемого мира: “вестник” – буквальный перевод слова ανυελοξ. Но с Ангелами вестники не имеют ничего общего. Это именно существа из воображаемого мира, с которыми у нас, возможно, есть нечто общее; может быть, они даже смертны, но в то же время сильно отличаются от нас. У них есть какие-то свойства, которых у нас нет»[11].
Жаккар, исследователь творчества «чинарей», описывает этот мир так: «Этот вымышленный мир представляет собой некоторым образом место соприкосновения с божественным, место экстрасенсорного контакта, и что еще важнее – контакта, независимого от разума – осмелимся сказать, заумного»[12]. Вестникам неведомо время – для них нет прошлого, настоящего, будущего. Также у них нет ни желаний, ни скуки, ни нужд и забот. Они растениеподобны – Друскин сравнивает их с деревьями: «Деревья имеют преимущество перед людьми. Конец событий в жизни деревьев не утерян. Мгновения у них не соединены. Они не знают скуки и однообразия. Вестники живут как деревья. У них нет законов и нет порядка. Они поняли случайность. Еще преимущество деревьев и вестников в том, что у них ничего не повторяется и нет периодов»[13].
С соседними мирами, где живут вестники, можно соприкоснуться лишь в одном случае – если выпасть из времени и отказаться от человеческого языка. По Липавскому, сущность человека – находится во времени, и это понятие является второй рубрикой.
Рубрика вторая – время
Валерий Сажин нашел общее между идеями Липавского и Анри Бергсона, который внес в философию новую концепцию темпоральности. Действительно, Лосский, развивавший интуитивистскую философию Бергсона и преподававший у Липавского, мог познакомить студента с идеями этого французского мыслителя. Бергсон высказал неожиданную для своей эпохи мысль, что бытие не является неизменным, а, наоборот, динамичным, его сущность заключается в длительности, а мир состоит из процессов, текучести и изменений. Согласно Бергсону, бытие представляет собой бесконечный процесс свободного творческого развития, а наша жизнь – это непрерывное созидание самих себя, в котором каждый миг является актом творчества.
Липавский утверждает, что человек вносит время в мир благодаря своему сознанию, которое представляет собой процессы, текучесть и изменения. Время возникает в мире благодаря сознанию человека, выраженному через речь. Речь выполняет функцию называния, различения, описания, указания и объяснения, что создает разрыв между сознанием и миром, а первое придает динамику последнему: «Тот, кто хочет ответить на вопрос, что такое время, должен предварительно ответить на вопрос, что такое преобразование»[14].
Удивительным образом, но с разницей примерно в десять лет, в Париже вышла книга Жан-Поля Сартра «Бытие и ничто» (1943), где философ на языке экзистенциализма и феноменологии рассуждал в схожем с «чинарями» ключе о двух типах бытия. Бытие-в-себе – это способ существования вещей и природы. Бытие-для-себя – это характеристика человеческого сознания, которое живет во времени, поэтому сознание никогда не соответствует самому себе. Такова и деятельность человека, его творческий нерв – несовпадение самого себя с собой, это чистый динамизм и бесконечное движение[15]. Вот в чем принципиальное отличие человека от мира, пропасть между сознанием и вещами, пребывающими в мире. Липавский так описал индивидуальное сознание как привносящее различия в мир: «Слитный мир без промежутков, без пор, в нем нет разнокачественности и, следовательно, времени, невозможно существовать индивидуальности. Потому что если все одинаково, неизмеримо, то нет отличий, ничего не существует»[16]. Все это создает онтологически непреодолимую дистанцию между человеком, чья суть заключена в длительности, и вещами в мире, существующими пространственно.
Рубрика третья – язык
Липавский рассуждал так: если исходный, пребывающий в вечности мир алогичен, то любые логичные рассуждения неизбежно промахиваются в своем желании точно отобразить истинное положение вещей. Доиндивидуальный мир целостен, в то время как человеческий расценивается как раздробленный, причина тому частично кроется в языке, аналитическому по своей сути. Эту же идею Бергсон выразил в книге «Творческая эволюция»: «Наша мысль в ее чисто логической форме неспособна представить действительную природу жизни»[17].
Если разум не справляется с постижением мира, то теперь искусство становится полноценным исследователем мира, ведь только эстетические средства способны к многогранному постижению реальности через ее переживание и преобразование. Эту идею разделяли русские авангардисты; например, кубофутуристы считали, что каналы восприятия не способны уловить тайную жизнь мира, неуловимую ни для глаз, ни для разума. Липавский предельно ясно выразил эту мысль в «Разговорах»: «Я не верю, что для того, чтобы понять мир, нужно читать философские книги или заниматься в физической лаборатории»[18].
Липавский был знаком с философией Ницше, и, возможно, именно через тексты немецкого философа ему передалось трагическое восприятие
