Генезис. Искусственный интеллект, надежда и душа человечества - Крейг Манди
Но наша тяга к эмоциональному и возвышенному часто становится ахиллесовой пятой. Даже мудрейшие руководители, чьи поступки балансируют между инстинктами и осмотрительностью, порой поддаются сиюминутным порывам. Государственные институты (как и корпорации, церкви, семьи – все организации, созданные и управляемые несовершенными людьми) представляют собой неуклюжий симбиоз унаследованных традиций и робких попыток обновления.
В демократиях или диктатурах, в развитых странах и государствах третьего мира, в прошлые эпохи и сегодня человеческая природа остается неизменной. Вековые потоки времени пока не изменили фундаментальных принципов того, как мы управляем собой. Мы продолжаем существовать в рамках тех же древних структур, что и наши предки тысячелетия назад. Опора на идеи далекого прошлого – не обязательно недостаток. В конце концов, мудрость древних не раз служила источником вдохновения и практической основой для наших наиболее процветающих обществ. Но такие общества скорее исключение. Ведь если великие умы иногда преобразовывали традиции во благо, то обыкновенные правители чаще обращали их во вред.
Отчасти эта политическая устойчивость коренится в самой человеческой природе – одновременно верной и непостоянной, скромной и тщеславной, альтруистичной и эгоистичной. Особенно ярко эти противоречия проявляются в условиях тирании, где прихоти одного правителя могут перевесить коллективную последовательность. Результат предсказуем: ресурсы страны превращаются в инструмент личного обогащения, а правосудие – в орудие власти. Эти злоупотребления легко распознать, но искоренить гораздо сложнее. Непотизм[64], усугубляя эксплуатацию и делая правовой нигилизм нормой, подрывает веру активных граждан в возможность улучшить как положение страны, так и собственную жизнь. Тем, кто осмеливается требовать политических перемен, не говоря уже о смене режима, приходится готовиться к нечестной борьбе. Инициаторов кровавых революций сначала проклинают, затем – в случае успеха – прославляют как мучеников.
Даже демократия не застрахована от человеческих слабостей и нелогичных шагов, пусть они проявляются и не совсем прямолинейно. И хотя власть здесь не передается по наследству, но сохраняет удивительную способность к самовоспроизводству. Идея равенства, расширенная до переноса ответственности на общество, нарушает шаткое равновесие, склоняя чашу весов то к всепрощению, то к тотальному осуждению. А в эпоху информационного потопа мудрые голоса демократии тонут во всеобщем гаме. Вирусные идеи могут обнаруживать неожиданное влияние.
Существуют проблемы, присущие любой политической системе. Создание идеального государственного устройства требует учета бесчисленных факторов, но ограниченные ресурсы и несовершенство социальных наук неизбежно искажают результат. При этом как тираны, так и политики-демократы – избранные или назначенные – нередко принимают решения, руководствуясь личными амбициями или корыстью. Деньги же заставляют власть имущих действовать либо по шаблону, либо – при их отсутствии – совершенно непредсказуемо[65].
Точное понимание несоответствия между нашими ожиданиями и реальностью часто зависело от способности внимательных наблюдателей, зачастую со стороны – таких как Томас Карлайл (о Франции), Алексис де Токвиль (об Америке) и Освальд Шпенглер (о Западе), – сформулировать то, что для находящегося внутри системы может казаться очевидным, но невыразимым недостатком[66]. Однако мы, люди, все находимся внутри нашей коллективной глобальной политической истории. Отсутствие разнообразия в подходах к управлению и наша неспособность предложить альтернативы, которые соответствовали бы нашим ценностям, тормозят политические изменения. ИИ как внешняя сила и разрушитель традиций может предложить новые решения, но цена таких инноваций, как и потенциальные выгоды, пока остается неясной.
Возвращение короля
Это, пожалуй, древнейший спор политической мысли: можно ли противопоставить мудрость одного мудрости толпы? Еще древнегреческие философы Платон и Аристотель выдвинули одни из первых противоречащих друг другу тезисов о природе правильного правления (наряду со множеством других вопросов). Первый, выступая от имени своего великого предшественника Сократа, отстаивал идею восхождения к власти единоличного «философа-правителя», наделенного почти сверхъестественной мудростью и волей. Второй же считал этот идеал теоретически интересным, но практически невозможным, настаивая на том, что все граждане должны в равной степени участвовать в управлении государством.
В последующие две тысячи лет платоновские идеи и их многочисленные интерпретации многократно проверялись на практике и всякий раз оказывались несостоятельными. В конечном счете преимущество оказалось на стороне формулы Аристотеля: сначала ее признание продвигалось медленно, но в раннее Новое время ситуация резко изменилась – во многом благодаря работам жившего в Голландии еврейского философа Баруха Спинозы и других мыслителей Просвещения, предложивших более светские модели государственного устройства. В Китае Ван Янмин – государственный деятель, полководец и философ эпохи Мин – сформулировал принцип «единства знания и действия», описывающий два аспекта познания, обязанных влиять на интуицию правителя[67]. Правители должны были жить в неразрывном единстве с философией («познанием»), одновременно доводя до совершенства мастерство во всех частях государственного механизма.
В каком бы облике ни являлся миру сократо-платоновский идеал, будь то благожелательный диктатор, просвещенный деспот, ницшеанский Übermensch (сверхчеловек), воплощающий, по современной трактовке, «союз аполлонического порядка и дионисийского хаоса», единовластие неизменно порождало проблемы. Даже при всей исключительности ума, опыта или прозорливости правителя[68].
Раннесредневековый исламский мыслитель Абу Наср Мухаммад аль-Фараби, познакомивший исламский мир с идеями Платона, предложил их адаптацию, основанную на собственных наблюдениях за персидским шахским двором. Возможно, под влиянием своего выдающегося математического дара он пришел к выводу, что индивидуум, обладающий всеми добродетелями, которые искал Платон, стал бы невозможным статистическим отклонением. Поэтому на практике правление философов-королей[69] должно было осуществляться двумя лицами, «один из которых – философ, а другой удовлетворяет остальным условиям»[70].
Хотя аль-Фараби при персидских визирях усердно собирал лучшие умы, лишь шесть веков спустя мусульманский регент Байрам-хан (1501–1561) реализовал его замысел. Став вакилем – доверенным лицом и верховным наставником, он воспитал Акбара Великого и последующих могольских императоров, воплотив идеал просвещенного правления[71]. Примерно в то же время итальянский дипломат и философ Никколо Макиавелли (1469–1527), движимый размышлениями не о «статистических отклонениях» (как аль-Фараби), а о врожденной жестокости человека, пришел к схожим с аль-Фараби выводам. Вскрывая темную изнанку политики, он доказывал: власть требует абсолютного прагматизма, – а потому советовал правителям итальянских городов-государств решительно отделять искусство управления от морали, принося этику в жертву государственной необходимости[72].
Четыре столетия спустя немецко-американский философ Лео Штраус связал идеи Макиавелли с идеями Платона, придя к выводу, что для реализации идеальной модели философа-короля необходимо разделить теоретическую мудрость (философов) и политическую (правителей).
Между философией и политикой неизбежно возникает конфликт, когда общественный вклад сводится исключительно к мнениям[73].
Вместо того чтобы добиваться единства обеих ипостасей, воплощенных в одном правителе, философ