Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

стала первой книгой, когда-либо написанной в России на данную тему[12]. В советское время в Москве или Ленинграде заниматься историей Украины, если, конечно, не считать Киевскую Русь, было «не положено», о чем рассказано во включенной в эту книгу статье «История Украины в Советской исторической энциклопедии». Сочинения, написанные об украинском национализме в среде русской эмиграции, пребывали в забвении, а когда появилась возможность их переиздавать, выбор издателей пал не на брошюру Петра Бицилли, которая на полвека опередила методологические прозрения Э. Геллнера и Б. Андерсона, но на «боевую» – в худшем смысле этого слова – книгу Николая Ульянова[13]. После развала СССР политическая острота темы отчасти способствовала росту интереса историков, но, с другой стороны, создавала вполне ощутимую напряженность в российско-украинском диалоге о прошлом, участником и, отчасти, организатором которого я был в 1990-е и 2000-е годы. Целый ряд работ в это время я написал или редактировал вместе с украинскими коллегами[14]. В 2013 г. книга «Украинский вопрос…» по инициативе киевского издательства «Лаурус» была переиздана, с дополнениями и уточнениями, на Украине[15]. Как теперь ясно, это был последний год, когда такое издание вообще было возможно. Уже в 2013 г. пара активистов партии «Свобода» застенчиво, по сравнению с их более поздними подвигами, пыталась сорвать в Киеве ее презентацию. Польский перевод, подготовленный в 2015 г., так и не увидел свет. Пространство для диалога схлопывалось.

Российско-украинские отношения переживали за эти годы многочисленные зигзаги. На Украине политическая жизнь бурлила, и темы национальной идентичности играли в этом бурлении центральную роль. В повестке дня постоянно присутствовали темы коллективной памяти, особенно тема страдания украинцев и ответственных за эти страдания во время голода 1932–1933 гг., который получил официальное название Голодомор[16], а также тема героизма и непогрешимости ОУН и УПА. Создавался украинский Институт национальной памяти, примерно наказывались те историки, которые осмеливались сопротивляться этой повестке[17]. Вопросы статуса меньшинств и, особо, статуса русского населения и русского языка неизменно становились важной темой законотворчества. Власти колебались в вопросе интенсивности национализаторской политики, но сам курс оставался неизменным. Сегодня, глядя на логику стратегически осмысленного (что не значит – основанного на верном расчете) поведения украинских националистов, я готов утверждать, что в основе этого поведения лежит убеждение о том, что без утверждения этнически эксклюзивной версии украинской идентичности в масштабе всей страны Украина будет находиться в состоянии экзистенциальной угрозы. Поэтому отторжение неготовых усвоить такую идентичность сограждан, даже угроза потери территорий в результате такой политики и провоцирование напряженности вплоть до военного противостояния как внутри Украины, так и с ее соседом на востоке – все это рассматривалось, а кем-то рассматривается и до сих пор как плата на пути к устойчивости нации, объединенной такой этнически-эксклюзивной идентичностью.

Исторические корни той особой ситуации с национальными идентичностями, которая сложилась на юго-западных окраинах империи, я рассматривал прежде всего в книге «Украинский вопрос…». Мне было важно показать, что в XIX и начале XX в. происходило соревнование разных сценариев национального строительства и формирования национальных идентичностей. В этом соревновании решалось, возникнет ли в Российской империи большая русская нация, объединяющая разные группы восточных славян, в том числе малороссов, или утвердится украинская национальная идентичность как несовместимая с идеей национальной общности с великорусами. Также открытым был вопрос о том, станут ли русины Галичины, находившейся под властью Австро-Венгрии, частью украинской нации, или окажутся разделенными с малороссами, как сербы и хорваты оказались разделены на Балканах. (М. Грушевский говорил о такой возможности в начале XX в.) Подчеркивая открытость ситуации и разные возможности ее развития, я возражал национальным нарративам, которые, если и говорили о разных сценариях, точно знали, какой из них «правильный», а какой нет. Споры о том, кто пытался «в бессильной злобе» предотвратить освобождение якобы сформировавшейся в основном то ли в XIII, то ли в XV в. украинской нации, или о том, кто исказил правильное течение истории, разорвав части уже якобы сложившейся общерусской нации, идут до сих пор и имеют к истории как области знания мало отношения.

Это, кстати, не значит, что вопрос о том, кто сыграл какую роль в процессах формирования наций в Восточной Европе, не имеет смысла. Когда я писал книгу «Украинский вопрос…», я делал акцент на том, что политика нациестроительства в империи Романовых была непоследовательной, нескоординированной и неэффективной, что власти империи и русский национализм не сумели вполне воспользоваться теми возможностями, которые у них были во второй половине XIX в. Не отменяя этого тезиса, сегодня я бы больше внимания уделил роли внешних акторов в соревновании общерусского и украинского проектов – польского движения, а также соперничавших с Россией соседних империй – Австро-Венгрии и, особенно, в ходе Первой мировой войны, Германии. В монографии я довел обсуждение этой темы до 1880-х годов, когда вопрос о формировании общерусской нации еще оставался открытым, и затем написал еще целый ряд статей, включенных в эту книгу, в которых показано, как борьба вокруг разных проектов национального строительства развивалась в первой половине XX в. В последние 20 лет обсуждение этой проблематики развивалось довольно интенсивно. И в России, и на Украине было опубликовано немало текстов, в которых принципы научного анализа были принесены в жертву пропаганде. Однако в изучении советской политики украинизации, вслед за заслуженно популярной книгой Терри Мартина[18], появилось и немало ценных работ российских историков[19].

Сегодня монография «Украинский вопрос…» и некоторые статьи из этой книги получили дополнительную актуальность в связи с укрепившейся тенденцией описывать положение Украины в Российской империи и в СССР как колониальное, что получило развитие в виде общего заказа на «деколонизацию» российской истории, а заодно и политическую «деколонизацию» современной России[20]. В Российской империи, конечно, были окраины с колониальным статусом, можно найти элементы колониальности и в советских практиках, при всей непохожести СССР на капиталистические империи. Но в случае с малороссами в Российской империи несоответствие их места в политике империи и в воображаемой большой русской нации колониальному статусу вполне очевидно. Так же очевидно, что место и роль украинцев в советском проекте при всех отличиях от царского времени, нельзя описать через «постколониальную» и «деколонизаторскую» оптику. В частности, как показано в этой книге, знание об истории Украины в советское время производилось на Украине, что никак не согласуется с колониальным статусом, поскольку знание о колониях производится в центре империи.

Вообще оказывается, что сюжеты, связанные с национальной идентичностью в Восточной Европе, с одной стороны, могут служить иллюстрацией постоянных перемен, в том числе, невозвратных перемен. С другой